Ататюрк. Особое предназначение

— Сменявшиеся в Константинополе кабинеты, — объяснял он, — представляли жалкое зрелище, и это зрелище воспринималось как верное отражение нашей покорности судьбе. Султан-халиф был озабочен лишь спасением собственной жизни и спокойствия. Тоже можно сказать и о правительстве. Но мы победили, и весь мир увидел и понял, что Османская империя отошла в историю. Наша нация создала новое государство, которое называется «Турецкое государство», им управляют Великое национальное собрание Турции и его правительство. И оно сделает все возможное, чтобы помочь оставшимся без крова и пищи людям…

Отдав дань критике прошлых правителей, Кемаль больше внимания уделил произошедшим в стране изменениям, сделав особое ударение на воспитание нового поколения и решающую роль семьи.

Когда крейсер Кемаля стал подниматься по Босфору, на его берегах собрались огромные толпы взолнованных людей.

Их волновало только одно: сойдет ли великий Гази в некогда так любимом им городе.

Кемаль не сошел.

И дело было не в нежелании Кемаля.

Опасавшаяся покушений на президента полиция отговорила его от этого шага.

Но куда больше заговорщиков, если таковые и были, Кемаля «доставала» сопровождавшая его в поездке Латифе.

Чуть ли не каждый день она изводила его своими истериками по малейшему поводу.

Не так сел?

Припадок.

Поднял лишнюю, по ее мнению, рюмку ракы?

Истерика.

Осмелился потанцевать с другой женщиной?

Припадок с истерикой.

И надо отдать Кемалю должное: он долго терпел каждый день бившуюся в истерике жену.

Но и его терпению пришел конец, и в одно далеко не самое прекрасное утро для Латифе он заявил ей:

— Я совершил в жизни немало ошибок, но самой большой из них был мой брак. И я очень прошу вас немедленно вернуться в Анкару…

На его удивление, Латифе подичинилась ему без лишних слов.

Несмотря на всю свою истеричность, она, по всей видиости, начала понимать, что переступила ту грань, за которой начиналась свобода Кемаля от нее…

Он все еще терпел жену, но всем окружавшим его было ясно: долго Кемаль не выдержит и очень скоро положит конец посягательствам Латифе на свою независимость.

К великому для себя сожалению, Латифе так и не осознала нависшей над ней угрозы и продолжала делать все для того, чтобы еще более увеличить уже явно наметившуюся в ее и без того далеко не самых безоблачных отношениях с мужем трещину.

Потому и настояла на продолжении путешествия после посещения Измира, несмотря на нежелание самого Кемаля видеть ее рядом.

Уже в Токате, где она, испортив званый ужин, чуть ли не силой попыталась вытащить Кемаля из-за стола, тот обошелся с ней весьма неучтиво.

Но настоящая гроза грянула в Эрзуруме, где на одном из обедов основательно выпивший Кемаль высказал слишком недвусмысленный комплимент восхитившей его своей игрой на фортепьяно жене одного из военных и чокнулся с ней бокалами через стол.

Латифе не сдержалась.

— Смотри за своими руками, Кемаль! — громко воскликнула она в приступе ревности. — Они вытянуты слишком далеко!

За столом установилось тягостное молчание.

Только каким-то неимоверным усилием воли в бешенстве смотревший на жену Кемаль сдержал себя.

Но уже на следующий день он отослал ее в Анкару.

«Мадам Латифе прибудет в Анкару раньше меня, — писал он Исмету. — Дальнейшее наше совместное путешествие не имеет смысла, и после двух лет совместной жизни я пришел к твердому убеждению, что наша совместная жизнь невозможна.

О чем я уже сообщил жене.

Она пребывает в отчаянии и может попросить вас или Февзи-пашу примирить нас.

Но мое решение окончательное.

Тем не менее, я не хотел бы унижать жену и ее семью, к которой я по-прежнему испытываю самые дружеские чувства.

Детали развода будут обсуждены после моего возвращения в Анкару, но сейчас необходимо сделать так, чтобы она согласилась уехать в Измир».

Но и на этот раз до развода так и не дошло, и как только отошедший Кемаль получил от пребывавшей в глубоком отчаянии жены покаянное письмо, он даровал ей прощение.

Временное, как полагали все, кто был невольным свидетелем сражений Кемаля с женой, которая постепенно превращалась для нетерпевшего возражений Кемаля в домашнюю оппозицию.

И никто из них не даже не сомневался в том, что очень скоро поражавшее их долготерпение Кемаля иссякнет и он поставит последнюю точку в своем неудавшемся семейном романе.

Да, благопристойный семьянин Исмет еще пытался склеить разитую чашку, но ничего из этого, как того и следовало ожидать, не вышло…

Вернувшись в Анкару, Кемаль не увидел среди встречавших его политиков несколько значимых фигур.

Он насторожился.

А все дело было в том, что еще осенью 1923 года возникла новая оппозиция, в которую вошли видные участники войны за Независимость Рефет, Рауф, Али Фуад и Казым Карабекир.

Они чувствовали себя отодвинутыми «позднепри-шельцами».

Да, их было совсем немного, и все же он не мог сбрасывать их со счетов, поскольку все они обладали достаточным авторитетом в стране и являлись признанными лидерами национального движения.

Более того, теперь между Кемалем и абсолютной властью в стране стояли только его «старые друзья».