Аукцион

В Городе парадные ужины в таких семьях, как Лисина, мало отличались один от другого. К приходу гостей Валечка уже накрыла на стол. На Лисиной тарелке лежала раздавленная виноградина – в назидание. Мама настаивала, чтобы вечер памяти проходил скромно, но уютно, поэтому предварительно вычеркнула из меню два горячих и прибавила три игристых. Бутылки стыли в холодильнике. В столовой мама наворачивала круги: она топала каблуками по ковру и хрустела пальцами. Лиса очень хорошо знала этот звук. Мамины кости будут щелкать и постукивать, пока не хлопнет первая бутылка. Гостей всего четверо – Лиса каждого знала по имени, но в остальном бесконечно путала их между собой. В их доме гости менялись, как на конвейере. Один обязательно работал с папой, вернее, на папу, в банке. Когда за столом вспоминали про Кварталы, они с папой разбрасывались шуточками и хитро переглядывались. Ещё двое – с детьми. С одним, а если Лисе не везло, с двумя. Несмотря на то что ей должно было вот-вот стукнуть двадцать, родители все равно хотели, чтобы она развлекала всех, кому по Кодексу за столом не разрешалось пить ничего крепче апельсинового фреша. Дети были разных размеров и цветов. Чем меньше, тем громче. Чем меньше, тем противней они хохотали, когда опрокидывали тарелки и кидались едой.

моя сестра сегодня умерла, чё ржешь.

Лиса злилась не на детей, а на родителей, которые считали, что она обязана участвовать в этом вечере памяти. Вот и сейчас ребенок лет десяти пялился то в свой планшет, то в кучку томатных, нет, напомидоренных до одури спагетти, то в Лису, которой пришлось сесть прямо напротив.

– Я помню-помню. Лилит тогда было… дорогой, сколько? Скажи же, ну?! Ты и сам не помнишь… – Когда мама отмахивалась от папы, ее пальцы с острыми ногтями рассекали воздух с металлическим скрежетом. – Шестнадцать-семнадцать где-то. Ну точно. Она выступала в Городском Доме музыки. Блистала. Всегда блистала! Яков говорил, судьи устали вручать ей награды, но как тут не дашь? Как не дашь?

Мама сама с собой рассмеялась. Папа молчал, гости улыбались и поддакивали, будто имели хоть малейшее представление о том, что мама им затирала. Лиса тоже помнила эти концерты. Лилит и правда была лучшей – бесспорно, безусловно. Так, как она, не играл никто. В один год судьи попытались отдать приз другой девочке – разнообразить, смотивировать остальных. Награду у Лилит не отобрали, просто предложили разделить первое место. За кулисами Лилит выдрала конкурентке несколько клоков волос и расцарапала лицо, так что на награждение бедняга не вышла.

– Нет, дома она сама нежность была. Иногда даже слишком. Лиса вечно ее впутает, а Лилит потом обрыдается. Да, Лис, помнишь?

Лиса согласно кивала, а папа возвращал глаза в тарелку. В отличие от мамы он старался вспоминать старшую дочь вне сцены и музыки, он говорил о домашней Лилит, но и он помнил ее не такой. Лилит вообще у каждого была своя.

Жрать таблетки она начала незадолго до конца. Лилит не рассказывала, кто таскал ей из Кварталов эту гадость. Она была совершеннолетней, но сама не ездила – брезговала. Лиса считала сестру лицемеркой: раз уж начала валяться в квартальной грязи, так валяйся по полной. Но для Лилит вся жизнь была шоу, полумера. Когда она обдалбывалась, ее накрывало по– разному. Лиса запиралась с ней в розовой комнате и изо всех сил играла на рояле сестры.

Chopin. Étude révolutionnaire. Op. 10, No. 12 (С-moll)

С первых тактов музыка наполнена драматизмом. Загремевшие под фанфары «удары» доминантсептаккордов правой руки и раскатистые пассажи левой.

Лилит начинала биться о панорамные окна, размазывала языком слюни по стеклу. Лиса надеялась, что никто из соседей не видел этих их репетиций. Лилит дергало из стороны в сторону – ритмическое беспокойство. Она не могла справиться с собственными конечностями.

Волнообразные арпеджио и аккорды переплетаются между собой, превращаясь из драматического и трагического в нечто триумфальное.

Музыка никогда не раздражала Лилит, поэтому она не мешала Лисе играть. Под конец Лилит рыдала на кровати. Тревожность растекалась и превращалась в тоску, какая-то вселенская скорбь ее плющила. Лилит старалась завыть громче рояля. Все это долго тянулось. Когда Лилит наконец успокаивалась и затихала, Лиса уходила, тихонько прикрыв за собой дверь.

– Здорово же вы репетировали. Лилит уснула? Талантище. – Мама бормотала одно и то же – радостно или взвинченно в зависимости от того, успевала ли к этому часу найти перепрятанную Лисой бутылку.

В постукивании приборов о фарфор сейчас не звучало ни намека на триумфальность, сплошная концентрированная неловкость.

– Лисе-то скоро двадцать. Еще не начали выбирать для нее душу? – обязательно спрашивал кто-то из гостей.