Аукцион

Лиса вся сжималась изнутри. Валечка, которая наблюдала за ужином у входа в кухню, замечала это и грозно хмурила в Лисину сторону брови.

– Ох, сами знаете, такой муторный процесс. – Как только в разговоре упоминали души, мама машинально тянулась рукой к собирающему кристаллу в яремной ямке. Мама носила глубокое декольте, потому что у нее были красивая шея и красивый бюст, но еще и потому, что она любила хвастаться собирающим кристаллом. Она украшала его подвесками и временными рисунками. Мама смущалась и кокетничала, хотя на самом деле была настоящей охотницей за душами, она выбирала их почти не глядя – настолько хорошо ей это удавалось.

ну, почти всегда.

Мама и для Лилит выбрала душу. Когда пришли каталоги, они часами просиживали в гостиной и спорили, спорили. Каталог – серебряный планшет, в котором реципиенты могли свайпать понравившиеся души из подходящей им категории. Свайп вправо – точно нет, влево – есть шанс на совпадение. Лиса всего один раз забралась на спинку дивана, чтобы подглядеть. Вся жизнь донора была сжата до небольшой анкеты и фотографии. Вместо «еще не успела встретить свою любовь» – «гимен не поврежден», будто девственность могла уберечь от разбитого сердца. Вместо «так мало попробовала в жизни» – «оболочка донора не истощена пагубными привычками, среди которых…». Лису мутило от того, как цинично и равнодушно мама с сестрой критиковали анкеты. Мамины ногти-когти царапали экран – вправо, вправо, вправо.

– Нет, нет, нет.

– Мам, вот эта.

– Лилит, нет.

– А мне нравится!

– Что ты понимаешь!

– Хочу, блядь!

– Лилит Тобольская, вам выписан штраф за нарушение запрета на обсценную лексику.

Мама опять смеялась сама с собой. Истерические взвизгивания старшей дочери были вариантом нормы. Когда они наконец выбрали ее – восемнадцати лет, нетронутую, – Лилит от радости изнасиловала рояль, за который до этого демонстративно не садилась две недели. Когда Лилит не играла, мама пила чаще.

– И тебе не интересно, кто она такая? – Лилит перед Аукционом бросила таблетки, курево, колотить сестру – все бросила, чтобы войти в новую жизнь чистой. Лилит считала, если делать вид, что ничего не было, значит, не было.

– А? Кто? – Лилит оторвалась от нот, сморщилась и снова взялась разбирать гаммы шестнадцатых. – Какая разница?

– Она тоже человек вообще-то. Не какой-то там номер в каталоге.

– Тридцать четыре четырнадцать. Вполне себе номер.

Никого не волновало, как звали девушку, чью душу подсадили Лилит. Лиса и после смерти сестры часто об этом думала. Еще думала, что донор так наказала их всех. Они даже не знали, как ее зовут, а она сожрала Лилит изнутри. Может, у Лилит и ведущей души не было, пустая грудная клетка сгнила.

– Не нужна мне душа.

– Ну-ну, – невольно крякнула Валечка, и ее нунуканье в грохнувшей тишине показалось чересчур громким.

– Вон, – пробубнила мама, не разжимая губ. Ногти-когти протарабанили по столу. Лиса не шевелилась. – Из-за стола! Проваливай!

Лиса выскочила из столовой, хлопнула дверью. Мама смеялась сама с собой, но нервно.

умерла! сегодня она умерла! совсем! умерла!

Лиса с разбегу упала на клавиши.

Chopin. Étude révolutionnaire. Op. 10, No. 12 (C-moll)

С первых тактов музыка наполнена драматизмом. Загремевшие под фанфары «удары» доминантсептаккордов правой руки и раскатистые пассажи левой.