Аукцион

Лиса любила болеть. Ей нравилось лежать в кровати под пуховым одеялом и дуреть от жара. Если Лиса болела, то нестерпимо сильно, и Яков каждый раз молился Прогрессу, чтобы девочка не прогорела изнутри. Лиса потела, и Лилит щупала ее голову и говорила, будто жар растекается волнами от ее мокрого лица, торчащего из-под одеяла. Лисе тяжело дышалось, хотелось пить и совсем не хотелось есть, но самое главное – никто не заставлял садиться за рояль. Пока Лиса болела, рояль накрывали тканью, чтобы девочка не расстраивалась, глядя на любимый инструмент. Лиса, наоборот, надеялась, что рояль под этой тряпкой тоже расплавится и перестанем ее мучить.

– Дура! – Лилит больно зарядила сестре ладонью по лопатке. Лиса рыпнулась в ее сторону, но Лилит схватила ее уже двумя руками за предплечья, подползла ближе, плотно обхватила ногами, и Лиса никак не могла с ней расцепиться.

– Пусти же!

– А ты бред не неси! – И Лилит начала шептать – торопливо, возбужденно. В такие моменты она выглядела еще красивей, жуткой, и Лиса сильнее ее любила и боялась тоже. – Яков еще рассказывал, что новая душа талант приумножит. Представляешь? С нашим талантом – еще больше! Вот вырастем, и родители нам души подарят.

– Я не хочу новую. Мне и старая нормально.

Разговоры про души Лиса не любила, она не понимала, зачем ей внутри душа чужого человека, пускай даже и для таланта, – ей своей собственной хватало. С тех пор как Яков вбил Лилит в голову, что после пересадки способности еще лучше развиваются, она об одних душах и говорила.

Яков считал, что у каждой души есть предел. Нельзя развивать врожденные таланты бесконечно – рано или поздно застрянешь. Но у донорских душ море перспектив, которые при жизни донор реализовать не успел. У тех, кого с рождения готовят к донорству, душа с потенциалом, но застывшая. Когда новую душу подсаживают реципиенту, к развитым способностям ведущей души добавляется свежий поток сил, ведь это основной принцип работы души, она позволяет реципиенту заново пережить эмоции и опыт, для ведущей души не доступные. К навыкам это тоже относится: подсаженная душа начинает действовать за счет наработок ведущей, вот только предел перемещается, и можно двигаться дальше, выше, лучше. Лиса знала эту закономерность наизусть, потому что Яков без конца о ней трепался. Чем четче эти принципы отпечатывались в сознании, тем больше от них воротило. Лису не покидало ощущение, что все реципиенты – воры.

К горлу подкатил ком, и дыхание перехватило, но Лиса терпела, потому что Лилит отчитывала ее, когда сестра хныкала. Она поднесла одну ладонь к шее Лисы, поставила палец на яремную ямку:

– Вот здесь. Здесь душа живет. Чувствуешь?

– Ага.

– А теперь пой.

Лиса начала петь, все так же тяжело и уверенно, и почувствовала, как голос вибрирует под пальцем Лилит. Птичка в клетке перестала прыгать и посвистывать.

– Да-да. А представь, что будет, когда сюда новую душу вставят. Пой, говорю. Пой!

Лиса пела, а Лилит сильнее вдавливала палец. Ноготь впивался в кожу, Лилит давила и давила, пока Лиса не захрипела. Она попыталась отстраниться, но сестра держала ее, и Лиса беспомощно давилась воздухом и болью. Потом все-таки отпустила, и Лиса закашлялась, схватившись за горло. Глаза слезились, пришлось вытереть их рукавом пижамы.

– Видишь? – Лилит сдула со лба светлую челку и потянулась к клетке. – Выдержала. Потому что умеешь. Знаешь, как петь. Петь и терпеть.

Еще Лиса знала, как терпеть боль от растянутых пальцев, но кому от этого лучше.

Лилит открыла дверцу, засунула руку внутрь. Птичка заметалась. Скок-скок. Туда-сюда. Птичке было некуда деться, и Лилит поймала ее, сжала в кулаке и вытащила наружу. Птичка билась, Лилит держала крепко.

– У певчих птичек талант от природы. – Лиса завороженно следила за каждым движением сестры: как Лилит ласково погладила черненькую головку, подула на перышки, и они смешно затопорщились. Птичка дергала головой и больше не пела – в переводе на человеческий истошно вопила. Лилит положила палец ей на горлышко. – Они просто поют. Но не учатся. Не знают, что у них талант, не развивают его. Мозгов же маловато. – Птичка продолжала кричать, Лилит упрямо хмурила брови, давила еще. Раздался хруст, стихло. – Но терпеть они не умеют.

Лилит бросила дохлую птичку обратно в клетку, недолго посмотрела на нее и разрыдалась, уткнувшись Лисе в колени. Лиса жалостливо гладила сестру по мягким волосам, сама тихонько всхлипывала, надувая носом сопливые пузыри.

Вошла мама. Она каким-то магическим образом слышала плач Лилит даже с первого этажа квартиры. Мама сидела за столом с кучей бумаг, или писала картину, которую не закончит, или лежала на диване с сигаретой в длинном мундштуке в одной руке и разбавленным виски – в другой, но вздрагивала, собирала в кучу свои высушенные, гладкие руки и ноги, откладывала дела, искусство, нервный срыв и спешила к дочери. Сейчас она стояла на пороге – прямая, вылизанная утренним стилистом и виски.