В то же время аристократическое образование в Европе с XVIII века предполагало освоение навыков графического рисунка, поэтому маргиналии могли присутствовать в частной переписке (хотя культура «чистовых» перебеленных текстов почти всегда оставляла зарисовки в черновике или в интимных семейных письмах) во вполне профессиональном или, во всяком случае, в достаточно уверенном исполнении. В русском литературоведении особый статус имеют маргиналии А. С. Пушкина, пушкиноведение придает особое значение как их сюжетным перекличкам с текстами национального поэта, так и визуальному стилю пушкинских маргиналий – мифологизация «полусознательных иллюстраций» к черновикам происходила здесь уже во второй половине XIX века и к началу XX века стала частью российского культурного мифа в целом: гению текста пристало быть и гением лаконичного визуального комментария, портрета, шаржа. В визуальные заметки на полях принято было «вчитывать», видимо, много больше смысла, чем вкладывал в эти рисунки сам автор, – и об этой многозначительности знал всякий рисующий на полях черновика, записной книжки, протокола собрания[1813]
.На этой границе визуальной маргиналии и профессиональной карикатуры стараниями в том числе Вольтера рождается жанр шаржа. Рисунки Вольтера на полях имели большую популярность и известность наряду с первыми живописными шаржами-карикатурами на самого фернейского старца, созданными Ж. Юбером[1814]
. Маргиналии – всегда графика, тогда же Европу впервые поразили девять изображений Вольтера в стандартной технике академической масляной живописи, но в гротескных позах, непарадной обстановке и с чуть шаржированными чертами лица. Общее у шаржа и карикатуры, помимо сложившейся к началу XIX века техники (это практически всегда монохромная графика, в этой связи характерны гротески Франсиско Гойи, также повлиявшего на жанр карикатуры), – прием преувеличения, гротеска в отношении черт реального или воображаемого, символического индивидуума[1815]. При этом различна их интенция: карикатура – сатирический жанр, преувеличение и гротеск (утрированные физические особенности в карикатуре и шарже символизируют поведенческие, интеллектуальные и моральные особенности, замещая их) здесь агрессивно критикуют, высмеивают и позорят адресата карикатуры, тогда как шарж или доброжелателен к объекту шаржирования, или, по крайней мере, не содержит прямого выпада в его адрес.Впрочем, эволюция карикатуры и шаржа сходна с эволюцией эпиграммы. (И в целом смысловое поле, в которых эти жанры работают, гомологично жанровому полю поэтической эпиграммы, все эти явления родственны анекдоту – в понимании XIX века.) В свою очередь, шарж (тем более на полях черновика) – это явление скорее частной, чем общественной жизни. Аудитория шаржа (в русской культуре уже со второй половины XIX века используется неизвестный в Европе термин «дружеский шарж», подчеркивающий отсутствие намерения автора создать именно карикатуру и высмеять) – несколько человек в кругу салона; создание шаржей – специализация индивидуума в этом кругу. Шаржист по умолчанию – график-любитель, работающий для себя и для друзей и не стремящийся к известности за пределами этого круга, а тем более к публикациям. Однако шаржи может создавать и профессиональный художник, в первую очередь освоивший технику карикатуры. Такие шаржи могут функционировать в обществе на правах профессиональной работы в двух ролях – и как сообщение в медиа, и как художественный объект[1816]
.Все это создает особые сложности в трактовке авторской интенции любой визуальной маргиналии, «картинки-эпиграммы», а тем более для России первой половины XX века. Жанр графического шаржа (наряду с карикатурой) в дореволюционных российских публикациях и в расширяющейся буржуазной среде уже с 1850‑х годов сенсационен и крайне востребован. Тем более что ориентирующийся в первую очередь на французские образцы читатель «Будильника» всегда отставал от моды на 10–20 лет. (Британские его эквиваленты, в первую очередь созданный журналом Punch стиль ультражесткой, зачастую циничной политической карикатуры, становились первой жертвой цензуры[1817]
.)