Байкал - море священное

Услышала Мария его зов в своем чреве и тотчас поведала про это мужу, и он был обрадован и о таком заговорил, что смутило Марию, про дочку любимую, которую потерял много лет назад, и спросила бы, что за дочка, иль впрямь была у них дочка, да она запамятовала, но не спросила, что-то удержало, нечаянное, но сильное, так и осталось недоумение и еще долго бы тревожило, если бы не зов ребенка, который с каждым днем делался все шибче. Идет ли но улице, круп-потелая, гордо неся живот и не выискивая в себе и малой попытки оборонить его, словно бы нутром понимая, то, что живет в ней, священно, и нету на земле человека, кто посмел бы поднять руку на эту святость, не ей одной данную, а людям, всему роду человеческому, сидит ли в избе, слушая голубиную, ласкающую слух воркотню стариков, сама же все нет-нет да и подумает про того, кто живет в ее чреве, и мысленно заговорит с ним, и тогда найдутся слова удивительные, и не ею вовсе придуманные, а словно бы данные откуда-то свыше, из небесной дали, про которую так ладно и умно говорится в сказаниях и к которой, случается, неистово стремится отчаявшееся сердце человека. И попервости сама не поверит тому, что скажет мысленно, уж больно необычны слова, но сейчас же услышится другое: а почему бы и нет, иль не в маете рождается радость, иль нету за нею чувства более сильного и яркого, иль до веку трястись нам в чужой подводе, не ведая, куда пролегла дорога, дивно ль еще ухабов и колдобин?..

Чудные вопросы вставали перед Марией, и она дивилась им, и не умела ответить. Впрочем, и не пыталась, вполне удовлетворяясь тем, что эти вопросы вставали перед нею. В такие минуты она как бы раздваивалась: крепко стоя на земле, духом устремлялась в неведомую высь, и задыхалась от дивного, что открывалось глазам, и наполнялась восторгом, а вместе страхом: что-то ожидает ее там, за еще одною чертою?.. Когда же ощущение полета проходило, чувствовала слабость во всем теле, опускалась на лавку или на лежанку, силилась вспомнить, что увидела. И — ничего но могла вспомнить, хотя готова была поклясться, что видела немало удивительного и прежде незнамого. И это огорчало, сначала не очень сильно, а потом все пуще и пуще. Мария вспоминала про ребенка, который живет под сердцем, и с тревогою думала: как же она дурно поступает, отправляясь в полег вместе с ребенком, а что, если бы он не выдержал стремительности, которую только что испытала?.. Проходила минута-другая, и делалось страшно, кляла себя на все лады, и тогда доставалось и мужу, он даже не заметил ее отсутствия, по-прежнему мягок и сговорчив и делает все, что она ни захочет. Правду сказать, было б лучше, если бы он вел себя по-другому: и чтоб в голосе появилась строгость, и чтоб лицо было не такое доброе и как бы расслабленное… Но досада на мужа проходила, проходила и досада на себя, и все мысли ее обращались к маленькому существу, кто нет-нет да и давал знать о себе. И так продолжалось до нового ощущения полета, от которого не могла избавиться, хотя всякий раз думала, что это в последний раз и больше не повторится, она не позволит…

Как-то она сказала про это свое ощущение старухе, и та не нашла его удивительным и неугодным в теперешнем ее положении, сказала с улыбкой:

— И ладно, милая. Видать, твоей душеньке тесно сделалось в миру, и потянуло куда-то, потянуло… Бывает.