Байкал - море священное

— Когда я превращусь в птицу, другие птицы отыщут мое гнездо по этим зернышкам и прилетят в гости, и мне не будет скучно. Я однако, сделаюсь веселой, шумной птицей…

Странно, что она подумала об этом, что-то в душе, далекое и вместе близкое, как горное эхо, шевельнулось, напомнило, что в молодости была именно такою, отец, случалось, недовольно качал головою и говорил:

— Ах, девка, девка, маленько не умная, что ли?..

Но это, далекое и вместе с тем близкое, как горное эхо, воспоминание исчезло, едва возникнув, старуха не сделала ничего, чтобы вернуть его.

— Да, я стану молодой женщиной, — проговорила старуха. — Но сначала я побуду птицей…

Что-то в собственных словах не понравилось, может, слабое и невыразительное «побуду…»? Повторила еще раз пришедшее в голову слово и осталась недовольна тем, как оно прозвучало, все же не захотела отказаться от него, мимолетность какая-то была в слове, но еще и надежда, что дальше все исполнится именно так, как того хочет.

Старуха дошла до юрты, но не торопилась открыть полог. Долго стояла и смотрела сначала на небо, какое-то безжизненно синее, потом па белый, не греющий кругляшок солнца и негромко проговаривала легкие, словно бы ничего не значащие, однако же заставившие загрустить, слова. То были слова прощания со всем, что столько лет окружало: и с деревьями, черными на фоне ослепительно снежной белизны, и с небом, и с ветром, который шумел над юртой… Она проговаривала легкие, почти прозрачные, можно многое разглядеть сквозь них слова и в самом деле видела такое, что заставило сильнее забиться старое сердце, но не смогла бы сказать в точности, что видела, какие-то смутные, неясные образы и тени, много теней, они вроде бы и не имели к ней отношения, а все же старуха догадывалась, что это не так, и за каждым из образов стоит близкое и дорогое сердцу. А скоро перед внутренним взором стали проходить все те, кого знавала по прежним летам, но кого уже давно нету в жизни, многих едва ли вспомнила бы в привычном состоянии, а вот теперь видела отчетливо, примечала даже улыбку, мелькнувшую в лице, грусть, про которую не скажешь, что это обычная земная грусть, другая, не от мира сего, тихая и все понимающая… Они проходили перед нею, и для каждого сыскивалось доброе слово, и она успевала удивиться, как же много знает, а давно ли казалось, что ничего не помнит, все там и осталось, в прошлом. Но нет… И это радовало, даже подумала, что торопится уйти к верхним людям, иль нельзя жить памятью?.. Встречала немало людей, кто так и жил и находил в этом удовольствие. Но мгновение исчезло, сказала себе устало:

— Слаб человек и все ищет чего-то, ищет…

Разболелась голова, все-таки не привыкла к встречам, каждая из которых заставляла волноваться. Тем не менее ни за что не захотела бы по доброй воле отказаться от них и нашла в себе силы расшевелить память, но вдруг раздался яростный грохот, и был он так близок, что старуха невольно отшатнулась и не сразу пришла в себя, когда же очнулась, образы и тени, дорогие сердцу, исчезли, даже подумала, что их не было вовсе, и только показалось, что проплыли перед внутренним взором. Но ведь все это было, было… Вон и голова до сих пор болит и волнение на сердце.