Байкал - море священное

Все: и офицеры, хотя б силою оружия вознамерившиеся остановить буйство, и солдаты, которые исполняли приказ, были не свободны в своих действиях и словно бы тоже находились в огромной клетке, которая отчетливо увиделась Ме-фодию Игнатьевичу. Но кому принадлежит эта клетка? Силился ответить и не мог… Еще какое-то время стоял и смотрел на офицеров, изредка переводя взгляд на солдат, они уже совершенно разорвали цепочку, так и не дождавшись приказа командиров, и сами, своим хотением, сбились в боспорядочную толпу и показывали куда-то руками и негромко, с ясно проступавшим страхом в голосе, переговаривались… Мефодий Игнатьевич посмотрел в ту сторону, куда показывали солдаты, и различил лежащие на земле тела. Не все тела были неподвижны, иные конвульсивно вздрагивали, а то и сшевеливались с места. Студенников, не владея собою, весь обливаясь обильным, неприятно щекочущим потом, приблизился к этим телам, не сразу сообразив, кому принадлежат и отчего здесь валяются… С интересом, постепенно сделавшимся острым до отвращения, смотрел на тех, кто прежде умел двигаться и говорить, а теперь чаще не подавал и малейших признаков жизни, словно бы хотел спросить: ну, что же вы, люди, не поостереглись, иль дело подставлять лоб под пулю?.. Ему было стыдно за свой интерес, он прямо-таки физически, до острой боли, которая сводила челюсти и гулкими ударами отдавалась в голове, ощущал этот стыд, и тем не менее ничего не мог поделать с собою, и переходил от одного тела к другому, а подчас нагибался и подолгу рассматривал, как и у солдат, казалось бы, одинаковые, сведенные одною смертною мукою лица. Он видел и кровь, все еще горячую, она била из человеческих тел, растекалась по земле тонкими, уже и не алыми, а какими-то темно-серыми, как солдатская цепочка, ручейками. Мефодий Игнатьевич был не в состоянии сдвинуться с места, он, может, так и не сумел бы сделать этого, когда б к нему не приблизился какой-то солдатик и не дернул за рукав шубы:

— Барии, а, барин?..

А потом силком не отвел в сторону, туда, где все еще стояли офицеры, не смея сдвинуться с места. И то, что офицеры были жалки и ничтожны и не походили на людей, способных на жестокие поступки, странным образом подействовало на Мефодия Игнатьевича, он вдруг почувствовал в себе силы, которых так недоставало минуту-другую назад, ярость, естественную для человека, встретившегося с очевидною несправедливостью и, чувствуя в себе все это остро и полно, набросился на офицеров и взял за грудки сначала одного, потом другого, дышал им в лицо и кричал что-то, показывая на людей, которым уж не подняться с перрона. Он ожидал, что офицеры станут оправдываться, может, призовут солдат, чтобы утихомирить его, или же сами постараются сладить с ним, хотя и непросто: был он вынослив и физически крепок, но офицеры словно бы не увидели в его действиях ничего особенного, не старались защититься и принимали ярость, обрушившуюся на них, едва ли не с облегчением.

И это было хуже всего, разом смяло его ярость, сделало ее как бы неправдашней, идущей бог весть откуда, а только нс от желания действительно разобраться в происшедшем, и Мефодий Игнатьевич опустил руки и уж собирался уйти отсюда, когда услышал, как Крыжановский, а может, и не он, а пехотный офицер, Мефодий Игнатьевич так и не понял, сказал с обидою:

— А все вы… вы, господа подрядчики… Черт бы вас побрал вместе с вашею жадностью и неумением управлять!..

Мефодий Игнатьевич услышал злые слова, только думать об этом не было сил, опять вспомнил про клетку с железными прутьями, и на ум пришло, что эти офицеры и солдаты тоже из клетки, и у них, как и у него, нет ни на что своей волн, и каждый делает не то, что хотел бы, а что нужно кому-то, стоящему над людьми, может, тоже смертному, как и они сами, но всемогущему, дарующему людям жизнь или смерть… Но кто же этот всемогущий?.. Нет, не царский министр, он знавал подобных людей. Нет, эти люди не обладали властью, которая сделала бы их всемогущими, напротив, подчас казались ему не то чтобы жалкими и беспомощными, а все ж решительно зависящими от разного рода обстоятельств и условностей, перешагнуть через которые не смели… Но может, этот всемогущий сам царь? Мефодий Игнатьевич в растерянности оглянулся, появилось чувство, словно бы стоящие поодаль офицеры способны подслушать его мысли. Но офицеры и не глядели на него, все так же перешептывались теперь уже о незначительном и не могущем иметь отношения к недоброму делу, которому стали нечаянными виновниками. Он подумал о царе и вынужден был признать, что и тот не обладал необходимою властью, и не только потому, что ныне царствующая особа, по общему мнению, не имеет надобных для этого качеств, а потому, главным образом, что и над нею, как догадывался Мефодий Игнатьевич, стояло такое, что недоступно разуму.