Байкал - море священное

Ложь во благо… Не знал Сафьян, что ум у него столь изощрен и деятелем, но узнал, когда понадобилось приду мать Марии прошлое: нынче скажет о деревце, которое росло на опушке леса и где в первый раз встретил ее, была она в белом платье, и глаза блестели радостно, и он остановился подле нее и уж не мог сделать шагу, и она, кажется, догадалась отчего вдруг он растерялся, заговорила с ним. С тех пор и начали встречаться под тем деревцем… Завтра про другое скажет, потом еще про что-то… И складно у него получается верит Мария, бывает, что и заговорит, и тогда выдумка с деревьями, как снежный ком, пущенный с белой горы обрастет деталями, сделается яркою и живою, так что уж и сам поверит в нее.

Но скоро появилась опаска, как бы не перепутать чего но опаска была зряшная. Мария только улыбалась и говорила что и у него начала сдавать память и все это было не так а вот так… И он разводил руками, соглашался.

Догадывались ли старики о той игре, которую вел Сафьян? Конечно, догадывались, по молчали, знали хребтом всею своею жизнью про ту истину, что открыл для себя Сафьян, при случае тоже сумели бы употребить ложь во благо смотрели на жизнь широко и вольно.

Но как-то зашел в избу темнорожий жандарм, заглянул в тот угол, где лежала Мария. Сафьян был при ней Долго смотрел на женщину, в недоумении развел рука ми:

— Марин Огуренкова… поселенка… Жива? А мы думали слопал тя пожар вместе с другими… Списали уж.

Сизая, будто с неба, висящего над Варгузинским гольцом сошедшая, бледность проступила на щеках у женщины, и в глазах появилось что-то страшное, попыталась вырваться, но Сафьян держал крепко:

— Чего ты?.. Чего?..

Не скоро ушел жандарм, куражлив и властен, и все время, пока он был в избе и с охотою принимал стариковское угощение, Мария смотрела на него и, казалось, хотела что-то вспомнить, но не умела этого сделать.

11

Старуха свыклась с мыслью: она умрет сразу же, как только Баярто, принявший облик белого человека, уйдет из юрты. Рано или поздно это случится: духи не позволят ему долго находиться на земле и увлекут в глубину… Он уйдет, и ой незачем станет жить. У него нынче другое имя, длинное, похожее на стенание волн, когда они, ослабнув, скатываются в море, увлекая за собою шуршащий песок. Она хорошо запомнила первую часть имени: Бальжи… И никак не могла совладать со второю, а скорее, не совладать, а соединить их вместе. Если же она произносила вслух то, что получалось, имя звучало вяло, скучно, и она пугалась, правда неизвестно чего, может, тайны, которая стояла за этим именем, и долго не находила покоя. Она стыдилась своей неумелости и хотела бы попросить прощения у Баярто, но что-то мешало, скорее, давняя, из неближних веков пришедшая привычка относиться к мужчине как к существу более разумному и ближе стоящему к святым духам. Старуха не позабыла еще об этом и робела, когда Баярто смотрел на нее или о чем-то спрашивал, порою робела настолько, что не умела сразу же ответить, а он думал, что она не понимает, и, случалось, досадовал, и тогда на высоком, теперь уже не белом, а желтом от байкальского загара лбу появлялись морщины, вздыхал и отходил от нее. Л старуха еще долго переживала случившееся и все ждала, когда он снова приблизится к ней. Сама же сделать шаг в его сторону не осмеливалась.

Издали., с женской половины юрты, следила за Баярто и, имея душу угадливую и памятливую, замечала любую перемену, происходящую в нем, а потом помногу размышляла о том, чему приписать эту перемену, и редко когда ошибалась в своем суждении. Замечала, что в последнее время он сделался энергичнее, бывает, что и улыбнется, и это радовало, старуха думала, что и она причастна к тому, что происходит с ним, вспоминала про свою молодость, норою находила что-то новое, выпавшее из памяти, и считала, что Баярто нынче отгадал в ней это, и ему приятно, что отгадал.

Он часто уходил из юрты, и первое время это тревожило терпеливо ждала, когда вернется, а потом молча подавала пиалу с чаем, и со вниманием наблюдала, как он ест, словно бы нехотя, отламывая от пресной, на молоке, лепешки А раньше в той, другой жизни он любил лепешки, которые пекла на слабом огне, бывало, что и хвалил. Но нынче и слова не скажет, вроде бы позабыл все. А может, и впрямь позабыл? Если б могла, спросила бы: так ли? Но не имела на эго права и грустно вздыхала, глядя, как он ест. Случалось заметно оживлялась, если отыскивала в его лице тихую едва приметную радость.

Он уходил из юрты, и это ее уже не тревожило, потом стал пропадать надолго, и она начала беспокоиться: вернется ли?.. И это беспокойство с каждым разом становилось все больше, пока по сделалось постоянною, ни на минуту не отпускающею тревогою. Так она и жила, ни о чем другом не думая, как только о том, вернется ли он нынче?..