Байкал - море священное

Она вошла в юрту и стала помощницею мужа в его непростых делах, и была счастлива, если видела, что он доволен ею. Случалось, он подолгу просиживал на женской половине юрты и говорил об отце, об его искусстве служить добрым духам, она не все понимала, но радовалась, что по прошествии времени и муж сделается служителем, он уже теперь многое понимает и умеет.

А потом ушел в царство теней отец мужа, а скоро мать его их осталось двое, нет, не двое, под сердцем у нее уже давала о себе знать новая жизнь. И однажды она сказала об этом мужу, и тот обрадовался. Но ребенок родился слабым, и они не смогли поставить его на ноги, он умер. Она долго не наводила себе места, видела, что и Баярто страдает. И все же надеялась, что через год-другой станет матерью, но злые духи оказались сильнее. Дети, появившись на свет, не задерживались в юрте, уходили за черту. Баярто был белым шаманом, и скоро она поняла, что злые духи мстили ему за это, хотели, чтоб он поклонялся злу. Но он любил людей и высшим наслаждением считал делать им добро. И в самую горькую для себя минуту не отступал от своего понятия о жизни, и она не упрекнула его, словом не обмолвилась, что ей плохо, а потом привыкла к тому, что по-другому уже не станет, хотя и догадывалась: Баярто не согласен с нею, он еще долго мечтал о наследнике и надеялся, что добрые духи помогут.

Не помогли. В конце концов и он смирился, и все же, она чувствовала, какие-то сомнения мучили его, и даже во время камлания, когда он подчинен не себе, а высшему существу, которое одно правит его поступками, вдруг да и появлялось в искаженном от напряжения лице что-то безысходное, и никто не видел этого, но она-то видела и пугалась за него. Шли годы, а сомнения, однажды зароненные в сердце, не проходили, ее не обманешь. Когда б могла спросить у Баярто, что мучает его, спросила бы. Но не считала себя вправе и молчала. Ее волнения сделались еще больше, когда прослышала о том, что к Баярто приходили служители желтой веры и говорили с ним, чего-то требовали… Как бы она хотела все знать! Но муж не замечал ее вопрошающих взглядов и виновато улыбался, и лишь однажды сказал:

— Я не отойду от веры отцов и дедов. Не могу этого сделать. Не могу…

Она не стала спорить, хотя знала, что он едва ли сможет справиться со служителями желтой веры, их власть уже простиралась на десятки улусов. Баярто находился словно бы в кольце, только в их улусе люди были еще верны старой вере, но и тут она не могла продержаться долго. Баярто понимал это и все ж не сделал ничего, что стало бы угодно дацану.

Старуха шла по тропе, держа в руке палку, не помнила, когда взяла ее в руки, но и тут увидела добрый знак: кто-то хотел помочь ей. Впрочем, это наверняка Баярто, вон и тень его, множество теней, теперь уже не длинные, а короткие, рваные какие-то, то упадут на землю едва ль не под ноги, а то расступятся, будто желая дать дорогу.

Баярто беспокоится за нее, надо думать, заметил, как она слаба, и старуха благодарна ему за это. Глядела на тропу и видела чей-то след на белом снегу, и решила, что это Баярто проложил для нее дорогу, что-то сказала негромко, и почудилось, что муж услышал: зашумели ветви деревьев, на землю упали хлопья снега.

Хорошо, что она не одна. Это чувство жило в ней с того дня, как добрые духи поселили в юрте белого человека.

И даже когда он уходил, порою надолго, она не чувствовала себя одинокой, знала, что и у него есть дела на земле. Она и нынче не затревожилась бы, но на сердце что-то… и никуда не денешься от этого, болит, ноет, и уж не стало сил терпеть. И тогда она пошла и кажется, сделала правильно. Баярто, по всему видно, по душе это ее решение.

Старуха шла по тропе, задумчивая и строгая, вся в себе и, — о, какое же это удивительное ощущение! — она словно бы растворилась в том чувстве, которое жило в ней, и уж ничего другого не замечала, а если и замечала, принимала всего лишь как часть этого чувства… Старуха по-хозяйски спокойно и домовито прислушивалась к себе, к легкому и вроде бы ни к чему не обязывающему беспокойству, которое теплилось, прозрачною дымкою обволакивая все, про что теперь ее мысли… Беспокойство было понятное: я уж стара и могу не дойти…

Старуха не знала, долго ли шла, наверно, долго: в теле накапливалась усталость, и эта усталость была не в согласии с уверенностью, которая в душе, и старуха не могла примирить их, но все ж не оставляла своих попыток, и это толкало ее вперед, вперед… А лес делался суровее, темнее, сквозь кроны деревьев не всегда пробивался солнечный свет, снежные наносы подле стволов сделались серые и скучные.