Байкал - море священное

— Да ну его, поручика!.. — помедлив, сказал Студен ников и стал думать об Иконникове. Был тот все такой же худой, с нервно подрагивающими руками, но в глазах у него появилось что-то новое, насмешливое и острое, не пошел в дом — объявился в конторе, и это было неприятно Мефодию Игнатьевичу, но он постарался не подать виду, протянул руку, начал спрашивать о деле. Иконников скоро и уверенно отвечал, Студенников подивился этому, а потом вдруг заговорил о. том, что получил немало жалоб от приисковых рабочих, и это его расстроило, он-то надеялся, что Иконников, человек интеллигентный и добросердечный, сделает так, что люди перестанут маять. нужду, однако ж ничего до сих пор не сделано и прииск работает, если судить по отчислениям в казну, ни шатко пи валко, и неизвестно, долго ли Так будет продолжаться. Он заговорил об этом, сам того не желая, хотел сказать другое, спросить, что случилось с Иконниковым и отчего он так поменялся в своем отношении к жизни. Мефодий Игнатьевич еще помнил его слова:

— Все мое в прошлом, я нынче не живу, а существую, и то лишь потому, что лень сходить в магазин и приобрести пистолет…

— Значит, вы недовольны мною? — холодно спросил. Иконников. — А я надеялся, что поддержите меня. Вы не можете не знать, что прииск не годился ни к черту. Единственная драга, когда я приехал туда, и та не работала. По сути дела, мне пришлось начинать все с начала…

Иконников говорил о деле, и это в устах бывшего приживалы звучало как-то противоестественно, наверно, так вы, глядел бы он сам, если бы вдруг надумал сказать об искусстве, вышивания па пяльцах. Впрочем, Мефодий Игнатьевич не мог не заметить, что Иконников уверенно судит о деле. «И когда, успел поднатореть?..» И прав он во многом: Студенников потому и послал старика на доживающий свой век прииск, что надеялся па его скорое возвращение. И ему, конечно, было бы интересно узнать, за счет чего, собственно, Иконников сумел продлить существование этого прииска. Но, чтобы узнать, надо задавать вопросы, вести себя с бывшим приживалой как с деловым человеком, встать на одну доску с ним, а Мефодию Игнатьевичу подобное было не по силам.

— Так что же привело вас ко мне? — нетерпеливо спросил он.

Иконников замешкался, ответил не сразу:

— У меня накопился за эти годы кое-какой капитал, и я полагал, что вы смогли бы взять меня в свое дело интересаном.

Час от часу не легче!

— Вы имеете в виду строительство Кругобайкальской железной дороги?

— Разумеется…

— И вы полагаете, что мне до зарезу необходимы ваши капиталы? Да я могу, если хотите…

Знаю. Но знаю также, что для деловых людей…

Да на что мне ваши капиталы! Тем более капиталы, которые наворованы у меня же самого.

Мефодию Игнатьевичу сделалось неловко, опустил глаза

Все воруют. До меня воровали больше. Я хоть знал меру…

Да?.. Он поднял голову, пытливо посмотрел на Иконникова, но не увидел в его лице смущения, все такое же бледное и холодное, а вот руки изменились, перестали дро жать, сказал: А климат Баргузинской тайги, кажется пошел вам на пользу?..

— Скорее, не климат, а дело, которое меня заинтересовало.

У Мефодия Игнатьевича вертелось на языке: как же так, дворянин и вдруг?.. И спросил бы да вовремя вспомнил о поручике Крыжановском и решил промолчать. А чуть позже, когда Иконников ушел, пришла на память фраза: «Все смешалось в доме Облонских…» Подумал: «Нет, не в доме Облонских, а в доме, именуемом Российской империей. Разбежались дворянчики кто куда одни подались в жандармы, другие затесались в промышленное сословие. А было время, мы рвались во дворянство».

Было… Было… Что-то уж очень часто это слово стало при ходить на ум Мефодию Игнатьевичу, такое чувство, словно бы многое из того, чем дорожил и что любил, осталось в прошлом Правду сказать, сразу и не вспомнит, что же именно… Может, веселые гульбища купеческого сословия, про которые столько наговорено в трактирах и прочих питейных заведениях! А может, открытость и откровенное любование собою, с какими прежде вершились дела? Случалось, говорил один толстосум другому: «Я слопаю тебя, милейший, дай срок!..» И «лопал», пускал по миру: иди, начинай все сызнова, так угодно мне!.

Нынче все по-иному, вроде бы особых перемен нету, а люди другие, тихие, скрытные, обхождению обучены, им выть хочется, а они улыбаются, такие нынче люди… Нагляделся! Тошно! Но так уж устроен мир, что даже ему, Мефодию Игнатьевичу, надо считаться с обстоятельствами и не всегда делать что хочется. Тут немногое зависит от него лично, и он тоже, превращаясь в нечто механическое, становится принадлежностью какой-то огромной машины, крутится та машина, вертится, и он вместе с нею, часть ее. Случалось, жаловался, нет, не Марьяне, она и слушать бы не стала, не очень-то интересовалась, чем он живет, и это немало задевало Студенникова; не Марьяне жаловался — Александре Васильевне:

— Черт-те что! Хотел бы бросить все и укатить с тобою в столицу, погулять, да нету на то моей волн, подевалась куда-то..

Возлюбленная сочувственно кивала головою, и он про должал: