Верно что, для тех, пришлых, сибирская земля была чужая, и уже тогда зрела опаска, что этот взгляд на Прибайкалье долго еще не изменится, и не дай-то бог, если внуки и правнуки тех, пришлых, не поменяют своего отношения к чужой их сердцу земле. Что же станется с нею тогда? Сгинет небось, придут пески с юга и засыплют прежде благодатные долины. Не часто, но бывало и так, что и Мефодий Игнатьевич думал об этом, и тогда страх брал его и все делалось немило, и еще долго растравливал себя, словно бы опасаясь, что уйдет боль нерастраченная и уступит место тихой и незлобивой успокоенности, которая пуще всего по душе всем нам, поднявшимся на этой земле.
Мефодий Игнатьевич невзлюбил новых подрядчиков и не желал бы иметь с ними ничего общего, но это было невозможно, их связывали узы гораздо прочнее родственных, пришедших к нему от матери, отца, от близких им людей, с которыми он не хотел бы порывать отношений. С новыми подрядчиками связывало дело, и тут не было места личной неприязни, он и сам, случалось, удивлялся, поступая нередко противно своей воле, но ничего не мог поделать с собою. И все же порою обрывал это надежное, от отца еще, который из года в год, до последнего дня, внушал ему со всею ответственностью относиться к делу, пуще собственного глаза беречь в себе уважительное к нему отношение, и тогда набавлял поденную плату рабочим на своем участке строительства, и это злило новых подрядчиков, на каждом шагу заявляли о его бестолковости и неумении вести дело, а подчас засылали к нему агентов местного контроля, и те проводили ревизию денежных оборотов, а не найдя ничего предосудительного, удалялись.
Во всех своих действиях Мефодий Игнатьевич хотел бы видеть только проявление неприязни к этим людям, что пришли на его родную землю с недобрыми намерениями, но это было не так… даже и в этих действиях проглядывало не просто сумасбродство, а тонкий расчет. В данном случае расчет его был прост: цены на товары вздорожали необычайно, и рабочий, чтобы прокормить себя, тратил едва ли не всю поденную плату. Куда уж тут думать о чем-то еще, к примеру, о том, что в деревне ждут родичи и надеются, что ты придешь не с пустыми руками. Об этом и речи быть не могло, и Мефодий Игнатьевич, чуткий ко всем переменам, решил набавить плату рабочим, понимая, что тут он может не столько прогадать, сколько выгадать: рабочие на благодарность отвечали благодарностью. Он не был стеснен в средствах, поэтому мог позволить прибавить поденную плату, зная, что со временем это окупится сполна. К тому же представлялась возможность ослабить позиции прибывших из России подрядчиков, которые, и он знал про это, имея необычайную — даже у него, человека делового и на своем веку повидавшего немало, вызывающую откровенное презрение — жажду накопительства, тем не менее не имели свободных денег, поскольку с первого же дня все что имели безрассудно бросили в дело. И Мефодий Игнатьевич добился своего. Чтобы уменьшить отток рабочих, подрядчики вынуждены были прибавить поденную плату, и многие на этом прогорели вчистую и уехали из Прибайкалья, на чем свет проклиная темную сибирскую душу, которая довела их до разорения.
Мефодий Игнатьевич желал бы думать, что в этих действиях он руководствуется моральными принципами, но находились люди, и не только среди подрядчиков, а и среди рабочих, что не верили ему, говорили, что Мефодий Игнатьевич вовсе не благодетель, а расчетливый и умный работодатель, который не упустит своего. Слыша такое, Студенников искренне обижался — считал себя человеком, не похожим на остальных представителей промышленного сословия, склонным к созерцательности, за которою угадывается душа тонкая и нежная. Не зря же возлюбленная, случалось, говорила, прижимала его черноволосую голову к груди:
— Ах, Мефоша, Мефоша, до чего же ты чудной, все маешься, маешься, изводишь себя. И чего не хватает?..
Мефодий Игнатьевич хотел бы понять, отчего иные из работных людей недовольны им, выпытывал у мастера, кто из рабочих особенно неприязненно говорит про его благодеяния, а отыскав такого, вызывал в контору и пытался до искаться до причин этой неприязни..