Байкал - море священное

Но почувствовал, как она, властная, поселилась в сердце, и от этого привычная маета сделалась светлее, чище. Киш любил слушать, о чем сказывают люди, да не те, кто работает на «железке», у этих разговоры не больно ладятся — какие могут быть разговоры после урока, когда и рукой не пошевелишь? — другое дело, когда сидишь в крестьянской избе, слушая побывальщины, или в бурятской юрте, когда приходит улигершин и берет в руки хур. Неправда, что нельзя понять, если не знаешь языка другого народа. Христя все понимал. Но, может, только казалось, что понимал, а на самом деле это не так? Тогда отчего вдруг сжималось сердце и горько делалось и неприютно на этой большой земле, или наоборот, светила слабою искоркою радость, и тогда забывал обо всем на свете и со страхом ждал, что скоро она погаснет, и опять станет неприютно? А когда так и происходило, долго сидел и потерянно смотрел вокруг и видел в людях ту же тревогу, что и у самого на сердце, и это не успокаивало, а делало ее еще нестерпимее, вдруг чувствовал себя виноватым перед этими людьми, хоть и не знал почему — вроде бы никому не желал зла и не вершил худа.

Может статься, все это и зовется совестливостью? Когда б по-другому было, разве ж маялся бы Христя? Нет, наверно. Жил бы потихоньку, собирал копеечку, и он слыхал, что денежка к денежке легко идет. Но иное в голове и на сердце… Легко может обидеть, но легко и простить. Странно, он даже к Назарычу нынче не чувствовал лютой злобы, хотя и терпеть не мог, и в душе все переворачивалось, когда ловил на себе его взгляд. Да и с другими людьми нынче не то, что прежде… Потише сделался, помягче, случается, и не будет стоять на своем, а порою, что и вовсе удивительно, согласится с чужим мнением. Он и сам не поймет, что с ним?.. А может, это не так, и он все про себя понимает?.. Может, и понимает, отчего произошел переворот в душе. А началось все с того вечера, когда повел Ваньку в тайгу, к месту, где приметил брошенную по осени берлогу. Тогда в первый раз занедужила душа, а чуть позже, когда запел Ванька свою отчаянную песню, и вовсе изболелась, спросил у себя:

— А пошто я должен вершить суд? Кто я такой?.. Кто все мы, люди, чтобы судить друг друга?

Спросил и не сумел ответить. И долго еще ночами пытал себя про это, мучившее, и уж много спустя догадался, что ответа и в природе нету. Как и все в артели, поверил, что Ванька, по всему видать, сгубил рядчика, забросал ветками и подался в Россию. Но не винил его, как другие, искал и свою вину в том, что натворил Ванька. Обидел мужика недоверием — и возлютовал он, как в прежние годы, разуверившись в людях.

Думать иначе Киш не желал. И чем больше корил себя, тем сильнее казалась вина перед человеком, которого обидел. Если бы Ванька вернулся, Христя сделал бы все, чтобы тот простил его. Но Ваньки не было рядом и, по всему, не скоро еще окажется на старом месте, может и сгинуть в скитаниях по свету.

А унтер и Назарыч так и не дождались своего часа, чтоб проучить Христю, как не однажды нашептывали мужикам, зная, что те непременно передадут кому надобно. Приехал хозяин, узнал про своевольство, чинимое государственными людьми, разгневался, велел прогнать их. А на место рядчика неожиданно для всех поставил Филимона Лохова. Впрочем, так ли уж неожиданно? Слыхать, не один раз бегал сибирский мужичок, правая рука бывшего рядчика, в контору и подолгу о чем-то толковал там. С кем же?.. Наверняка с подрядчиком, который присоединился к делу Студенникова и был не то чтобы суров или груб с людьми, а все ж и не ласков, жестковат был и при всяком случае грозил штрафами. Новый подрядчик быстро заимел власть в конторе, случалось, и за самого наибольшего решал. Ловок и умел, хоть и в немалых летах. Иконников, кажется, по фамилии…

Лохов доволен, что сделался рядчиком, в лице поменялся и в походке пропала суетливость, уж шагу не ступит без пути, все по делу… Перебрался в рядчикову каморку, что находилась с северной стороны, напротив оконца, отгороженная от барака тонкою дощатою переборкою, спал там, а чуть свет уж на ногах, подымал людей, ругался…

Поменялся бывший товарищ артельных мужиков, и это в диковинку им, бывало, шептались промеж себя: «Эк-ка его власть-то крутит!..» Но вслух ни слова, у каждого опаска, как бы через язык не пострадать… Перестали кликать Филькою, все больше Филимоном, но порою и господином рядчиком. Это те, кто потертее в жизни, нет-нет да и спрашивали:

— А не скажешь ли, господин рядчик, че нынче робить?..

Лохов улыбался: видать, по душе ему такое величание, а мужики рады стараться и теперь уж не только по надобности, а и просто так, без пути, теша себя тайной насмешкою, скажут:

— Господин рядчик… Эй, господин!..