Балет моей жизни

Разные обстоятельства мешали нашей встрече до 1905 года, когда мы, наконец, смогли узнать друг друга. Я ехала в Мюнхен и потом собиралась в Вену, отец написал, что будет ждать меня по пути, в Зальцбурге, на вокзале. Я караулила у входа в вагон, он сразу заметил меня и поднялся внутрь. У него в руках был огромный букет роз для меня. Сердце мое билось слишком сильно. Отец обнял меня, и его первыми словами были: «Фотографии не врали. Ты мое самое прекрасное творение». Я смотрела на него во все глаза и осталась весьма довольна: он был очень красив — высокий, хорошо сложенный, на вид очень молодой человек, ему еще не было и пятидесяти лет, с зелеными глазами, с правильными, почти античными чертами лица, небольшими усиками, светлее, чем каштановые волосы, теплым тембром голоса, очень обольстительный… «Я предпочитаю встретиться с тобою вот так, инкогнито, чем на венском вокзале, где ты будешь окружена поклонниками». У него были дела в Зальцбурге, но мы договорились, что он приедет посмотреть мое выступление в Apollo, а потом зайдет ко мне в отель. На самом деле он приходил на многие мои выступления, но не показывался в антракте. Ему больше нравилось встречаться со мною в Бристоле, чтобы побыть наедине. Он звонил мне утром, и мы проводили послеполуденное время вместе. Наши беседы рождали во мне противоречивые чувства. Для начала он мне рассказал, что с моего восьмилетнего возраста писал матери и просил отослать меня к нему. Она резко отказала, и по этому поводу между ними какое-то время велась оживленная переписка. Нам было очень непросто говорить об этих деликатных вещах. Отец смущался, а я, решив при любых обстоятельствах держать сторону матери, не хотела слишком углубляться в эту тему. К тому же он мне сказал, что женился и у него есть ребенок. Это тоже очень смущало и тревожило меня.

Позже я встретилась с его семьей, у него в поместье, во дворце Д., где, впрочем, он подолгу не жил, так как проводил жизнь в путешествиях, разыскивая редкие вещи для своей коллекции. Его жена, женщина из очень хорошей семьи, вела себя со мною корректно и даже приветливо. Высокая блондинка, довольно приятная, однако невзрачная, она не обладала и сотой долей красоты моей матери, и очевидность этого доставила мне особое удовольствие.

Регулярная переписка между отцом и мною продолжалась, и каждый раз, когда я бывала в Вене, мы встречались. Хотя я и не могла полюбить его всем сердцем, его обаяние действовало на меня, и глубокая привязанность, которую он ко мне испытывал, согревала душу. В письмах он давал мне моральные наставления, почти поучения. Мысль, что я могу столкнуться с неудачами и бедствиями, не давала ему покоя: «Не забывай, дорогое дитя, несмотря на твой необыкновенный успех, что выкрики „браво“ и аплодисменты — вещь преходящая, и те же самые люди, что сегодня восхищаются тобою и обожают, завтра могут предать и забыть».

Это было очень мило с его стороны, но настрой был немного пессимистичным, а я никогда в жизни не страдала от изменчивых настроений капризной публики. Я сама решила перестать танцевать и сделала это не из-за сценических неудач, которых я имела счастье никогда не знать. В конце концов, я просто была такой по характеру. Все, что мне говорил отец в тех письмах, я уже давно понимала, потому и не транжирила заработанное. Я слишком любила свободу, чтобы зависеть от кого-то.

* * *

Директора театров варьете сформировали международное содружество и договаривались друг с другом о порядке ангажементов популярных артистов, чтобы они могли поочередно выступать во всех европейских театрах. Это было очень практично: когда я приезжала куда-нибудь на гастроли, содружество заключало со мною договор на выступление в другом городе и так далее.

Клео де Мерод, 1905

В 1905 году из Вены я поехала в Линц, Грац, Цюрих, Штутгарт, Яссы и, наконец, в Бухарест. Всего несколько вечеров в Линце и Граце, где мы были во время того первого путешествия по Австрии. Немного дольше я задержалась в Цюрихе, там прошло одно из самых удачных моих выступлений. Цюрихская публика была само пламя и страсть!