Балет моей жизни

Когда я приехала в Мадрид, мне все стали говорить: «Как жаль, что вы подписали договор с Zarzuela! Этот театр в полном упадке!» Меня словно окатили ледяной водой. Перспектива танцевать перед полупустым залом совершенно не радовала… Я прошлась по городу: везде огромные афиши с анонсами моих выступлений. Потом я отправилась на репетицию. Zarzuela оказался очаровательным театром, все было сделано с большим вкусом. Директор сказал, что все билеты на премьеру, которая должна была состояться на следующий день, уже проданы. Тем вечером вереница красивых экипажей заполонила не только улицу, на которой находился театр, но и соседние… В зале собралось сумасшедшее количество народу, самая изысканная публика, суматоха. Ложи располагались прямо на сцене, а в них — цвет испанской аристократии. Ничего себе «театр в упадке»!

Во время всех выступлений повторялось одно и то же: все места были заранее раскуплены, великолепная публика и неописуемый успех. Господин Санчес, директор, пребывал в безумном восторге, я принесла театру популярность, а кроме этого, огромную прибыль. Агент театра Sintra

в Лиссабоне предложил мне ангажемент на пятнадцать выступлений, и господин Санчес уже предложил мне подписать новый контракт на выступление в Zarzuela по возвращении из Лиссабона.

Аристократичные зрители, сидевшие в ложах на сцене, демонстративно и громко делились соображениями о происходившем. Каждый вечер в этих ложах я видела молодого человека, его теплый взгляд все время следил за мною, и он постоянно выкрикивал какие-то лестные слова в мой адрес. После пятого выступления этот верный поклонник подошел ко мне в антракте и представился: «Маркиз Луис де П.», — и продолжил: «Я занимаюсь скульптурой и был бы невероятно счастлив и горд, если бы вы согласились позировать мне!» Если его взгляд и был излишне страстным, то манеры были идеальными. Этот юноша меня заинтриговал, и я согласилась на предложенное рандеву.

Он владел особняком с огромным садом, и мастерская находилась как раз там. Но чаще всего он работал у своего учителя, Мариано Бенлиуре[195]

, знаменитого на тот момент испанского скульптора, автора памятника Гаяру[196] и статуи популярного романиста Труэба[197]. Именно в его мастерской я и позировала, находясь между учеником и учителем, оба лепили с меня бюст, каждый со своей стороны. Должна сказать, что в произведении Бенлиуре было больше живости и артистичности, чем у его ученика, что, впрочем, совершенно понятно.

Высокий, худощавый, c величественной осанкой, Луис де П. был очень приятен на вид. При этом, в отличие от Шарля, он не обладал лицом Адониса: у него были матовая кожа, фактурные черты лица, глаза орехового цвета, оттененные каштановыми волосами, густыми и мягкими. Красивые руки, изысканная речь и изящные жесты… Он всегда обращался ко мне очень осторожно и точно подбирая слова, употребляя эпитеты и сравнения в высшей степени изощренные и деликатные. Идальго, да еще и поэт… и художник. П. рисовал карандашом и маслом, занимался скульптурой, а еще он был очень музыкален. Он прекрасно пел испанские и кубинские песни и исполнял на фортепьяно музыку Гранадоса[198]

, Альбениса[199] и де Фалья[200], сохраняя всю ее оригинальность. Многие люди, услышав, как он играет, говорили, что никто лучше него не понимал стиль этих композиторов.

Во время сеансов, под предлогом того, что ему надо получше изучить позу, он постоянно подходил ко мне вплотную, брал мое лицо в руки и поворачивал то в одну, то в другую сторону, в это время шептал мне всякие нежности, восхищенно ахал и что-то восторженно вздыхал по-испански и пожирал меня глазами. Я достаточно уже слышала, как говорят на этом языке, чтобы все понимать: «Ах, как она прекрасна! Как изящна!.. Какие восхитительные черты!.. Утонченный овал… Ангельский лоб… Как же она красива!.. Самая красивая из всех!..»

Клео де Мерод, 1906

Вечером я отправилась спать, мечтая о его нежных руках и страстных словах и не понимая, что со мною происходит. Я не могла точно определить, что за тайное чувство мной владело. Конечно, П. мне нравился, но была ли это любовь? Я ничего не могла ответить, но чувствовала, что стою на пороге манящего мира, чьи ароматы и соблазнительные голоса увлекали меня за собой и вызывали головокружение. Не думаю, что я переживала когда-нибудь такие незабываемые часы, как те, когда Луис повел меня в Прадо. Он знал этот музей как свои пять пальцев, знал все картины и их истории, и было незабываемым удовольствием слушать его рассуждения о красоте каждого из полотен и рассказы о жизни Веласкеса, Гойи и Эль Греко.