Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом

Вдруг его взгляд нацелился на растрепанную фигуру есаула Макеева, так неудачно для себя выскочившего на шум из палатки. «Ты почему не убежал?» — налетел на него барон. «Я… Я проспал, Ваше Превосходительство», — пролепетал Макеев и тотчас же был награжден несколькими ударами.

Разряженный этой вспышкой, Унгерн вернулся к своей юрте и застыл у костра. Из его глаз катились слезы, ручейками сбегавшие вдоль щек… Но недолго барон предавался этому настроению. Глаза его просохли сами собой и приняли обычный оттенок холодного колодца, в который страшно заглянуть. Он принял решение. «Позвать Найден-гуна!» — бросил он в пространство… Спустя полчаса вдогонку за беглецами поскакали две сотни чахар на уртонских лошадях. Через два дня… чахары вернулись из погони и — не с пустыми руками: привезли три кожаных мешка голов да трех добровольно сдавшихся офицеров».

Можно увидеть в этом эпизоде пример «звериной жестокости» барона. А можно — вполне обоснованные действия воинского начальника, который поступает с дезертировавшими с поля боя в полном соответствии с законами военного времени. Кстати, нередко случалось, когда Унгерн сам отпускал из дивизии офицеров и бойцов, которые не могли продолжать службу в силу различных обстоятельств. Так, летом 1920 года приказом барона были демобилизованы и отпущены по домам остатки солдат и офицеров Корейского пешего батальона, понесших значительные потери в результате тяжелых боев с красными в Забайкалье. По воспоминаниям В. И. Шайдицкого, в сентябре 1920 года, перед выступлением со станции Даурия, Унгерн освободил из дивизии всех, кто по состоянию здоровья или в силу семейного положения чувствовал себя неготовым к участию в походе.

Мы уже упоминали, что важнейшие политические и военные решения принимались бароном исходя из обстановки. Как отмечал позже H.H. Князев, барон Унгерн принял в предлагаемых обстоятельствах «единственно правильное решение». Именно в этот критический для своего отряда момент барон решает отложить на время борьбу с большевиками в России и подготовить себе надежную базу в Монголии, сосредоточив внимание на ее внутренних делах. Еще раз подчеркнем, что подобная политическая комбинация выстроилась отнюдь не из-за приписываемой барону «монголофилии», а потому, что именно такие ходы диктовала ему сложившаяся на тот момент конкретная военно-политическая ситуация. Унгерн начинает устанавливать дружеские отношения с монголами, которые угадывали в русских военных возможных освободителей от ненавистного китайского ига. Это был тот случай, когда барону приходилось действовать не военными, а политическими и экономическими методами. Поначалу монголы прибывали в лагерь Унгерна исключительно с торговыми целями. Не обращая внимания на грабительские цены, устанавливаемые кочевниками, Унгерн приказал расплачиваться с ними полноценной золотой валютой. «Он считал большим шагом, что монголы не бегут от него, а так или иначе пытаются сблизиться», — указывал Князев. Барон также проявил и весьма незаурядные дипломатические способности, наладив отношения с князьями, с знатными ламами Северо-Восточной Монголии. На съезде князей в монгольском местечке Бревенхийд местные феодалы признали Унгерна тем вождем, на котором лежит историческая миссия восстановления независимости Монголии. Вскоре после этого совещания у барона завязалась тайная переписка с Богдо-гэгэном, жившим в своей резиденции в Урге на положении пленника. Он начал тайно рассылать по провинциям Монголии свои приказы об оказании полного содействия барону Унгерну.

Вскоре ряды унгерновского войска стали пополняться монголами, мобилизованными в помощь барону, для борьбы с китайцами. Часть монгольских воинов прибывала со своим оружием. Разумеется, воинские качества новых бойцов отряда были ниже всякой критики. «Нелегкая это была задача — сколачивание воинских частей из такого материала, — вспоминал H.H. Князев. — Монголы изводили обучающих своей малоподвижностью в пешем строю и вообще органической неспособностью к чрезвычайно необходимой на войне расторопности, а также рабским, бессмысленным преклонением перед русскими нойонами (начальниками)».

Окончательно завоевать симпатии монголов помогла барону Унгерну проводимая им религиозная политика. Будучи сам глубоко верующим человеком, Унгерн относился чрезвычайно внимательно к религиозной жизни своих частей. Это резко отличало унгерновскую дивизию не только от богоборческих большевицких войск, но и от большинства частей белой армии, подчеркивавших свою «светскость». Регулярные смотры, проводимые в дивизии, всегда заканчивались общей молитвой, которую, по словам офицера дивизии, «каждая национальность пела на своем языке и по своему обряду. Ввиду многоплеменности состава этой подлинно Азиатской дивизии получился… разноголосый хор, так как одновременно звучали напевы русских, бурят, башкир, татар, японцев, монголов халхасских, тибетских и чахар».