Башня Зеленого Ангела. Том 1

— Позднее, — продолжал он, — я познакомился с другим членом Ордена, Ксорастрой из Пердруина. Она была монахиней, хотя к тому моменту, когда я с ней встретился, ушла из монастыря. Кстати, постоялый двор в Кванитупуле, о котором я рассказывал, принадлежит ей. Она невероятно умная женщина, которая не могла вести достойную ее способностей жизнь из-за своего пола: ей бы следовало занимать пост министра. Ксорастра также меня приняла, а потом познакомила с парой своих кандидатов, поскольку они с Моргенесом уже давно думали об увеличении количества членов Ордена до традиционного числа — семи человек.

Оба были такими же молодыми, как и я. Диниван, в то время совсем юный, учился вместе с братьями Усириса. Проницательная Ксорастра увидела в нем искру и подумала, что его стоит познакомить с Моргенесом и остальными членами Ордена, и тогда его искра разгорится и превратится в теплый огонь, от которого выиграет Церковь, которую Ксорастра по-прежнему любила. Другой ее кандидат, молодой священник, недавно принявший обет, выходец из бедной семьи, сумел пробиться благодаря быстроте своего ума. Моргенес, после долгих бесед с Ксорастрой и двумя северными коллегами, принял этих кандидатов. Когда мы все встретились в следующем году в Тунголдире, в большом доме Трестолта, Орден снова стал насчитывать семь членов.

Кадрах стал произносить слова медленнее, и, когда наконец замолчал, Мириамель показалось, что он заснул. Но монах снова заговорил, и его голос стал пустым и безжизненным.

— Было бы лучше, если бы в Орден не приняли никого из нас. Пусть бы он исчез, рассыпался в прах…

Кадрах молчал, и Мириамель выпрямилась.

— Что ты имеешь в виду, Кадрах? Что ты сделал такого плохого? — спросила она.

Он застонал.

— Не я, принцесса, — мои грехи пришли позднее. Нет, мы приняли молодого священника… Его звали Прайрат.

Мириамель втянула в себя воздух, и на мгновение, несмотря на то что она стала лучше относиться к Кадраху, у нее появилось ощущение, что ее опутывает паутина ужасного заговора. Неужели все ее враги заключили союз? Возможно, монах затеял какую-то сложную игру, в результате которой она оказалась в его руках посреди пустого моря? Потом она вспомнила письмо, которое ей принесла Ган Итаи.

— Ты мне это говорил, — с облегчением сказала она. — Ты написал что-то про Прайрата — будто ты сделал его тем, кем он стал.

— Если я так написал, — печально ответил Кадрах, — то лишь горе заставило меня значительно преувеличить истину. Вероятно, семена великого зла уже были в нем, в противном случае они бы не проросли так быстро и с такой силой… Во всяком случае, так я думаю. Я сыграл свою роль позднее, и я стыжусь того, что ему помог, хотя уже знал, что он бессердечное существо с черной душой.

— Но почему? И как ты ему помог? — спросила Мириамель.

— О, принцесса, меня сегодня одолела хмельная откровенность эрнистирийца, вот только вина я в рот не брал, — но все равно есть вещи, о которых я бы не хотел говорить. История моего падения принадлежит только мне. Большая часть моих друзей, находившихся тогда рядом со мной, сейчас мертвы. Могу сказать лишь одно: по разным причинам, из-за вещей, которые я тогда изучал, хотя лучше бы мне их не знать, а также множества пропитанных вином ночей и моей собственной боли, от которой я пытался таким способом избавиться, радость, найденная мной в жизни, скоро меня покинула.

Ребенком я почитал богов моего народа. Повзрослев, в них усомнился и стал верить в единого бога эйдонитов — единого, хотя Он ужасным образом связан с Усирисом, Его сыном и Элизией, Его благословенной матерью. Позднее, в самый разгар обучения, я отринул всех богов, как старых, так и новых. Но определенный трепет сжимал мое сердце, когда я стал мужчиной, и теперь снова верю в богов… О да, я к ним вернулся!.. И твердо знаю, что проклят. — Монах рукавом вытер глаза и нос.

Он полностью оказался в темноте, и даже лунный свет больше не освещал его лицо.

— Проклят? — спросила Мириамель. — Что ты хочешь сказать? Каким образом?

— Понятия не имею. В противном случае я бы давно нашел какого-нибудь одинокого мага, чтобы тот сделал мне защитный амулет. Нет, я шучу, миледи, и шутка получилась не из веселых. Существуют проклятия, не поддающиеся никаким заклинаниям, — в точности как есть удача, которую не способен уничтожить дурной глаз или завистливый конкурент, только сам человек может ее потерять. Мне лишь известно, что давно мир стал для меня тяжким бременем, которое не в силах вынести мои слабые плечи. Я превратился в настоящего пьяницу — не местного шута, который сначала слишком много пьет, а потом громко поет на пути домой, не давая спать соседям, а хладнокровным, одиноким искателем забвения. Книги служили мне единственным утешением, но даже они, как мне казалось, выдыхали могильный смрад: речь в них шла только о мертвой листве, мертвых мыслях и, что хуже всего, мертвых и бессмысленных надеждах, миллион мертворожденных на каждую, жившую всего несколько мгновений, точно мотылек.