Башня Зеленого Ангела. Том 1

Я пил, проклинал звезды и снова пил. Пьянство привело меня к безнадежности, и мои книги, в особенности та, которая в то время увлекала меня больше других, лишь усугубляли мое положение. Поэтому забвение казалось мне все более желанным. Вскоре меня уже не хотели видеть там, где я прежде был другом, и это усиливало мою горечь и обиду. Когда хранители библиотеки Тестейна заявили, что больше не станут меня пускать, я погрузился в глубокое отчаяние, и в течение нескольких месяцев так сильно пил, что пришел в себя на обочине дороги возле Эбенгеата, голый, без единой монетки, даже медной.

Одетый только в ветки и листья, как животное, я ночью пришел к дому аристократа, с которым был знаком, доброго человека, любившего знания, — время от времени он выступал моим добровольным покровителем. Он впустил меня, накормил и предоставил ночлег. Когда взошло солнце, он дал мне монашескую сутану, принадлежавшую его брату, и пожелал удачи.

В то утро я увидел в его глазах отвращение, миледи, презрение, с которым, надеюсь, на вас никогда не посмотрит другой человек. Он знал о моих пороках и не поверил в придуманную историю о том, что на меня напали грабители. Я понял, стоя на пороге его дома, что перестал принадлежать к сообществу достойных людей и превратился в переносчика чумы. К столь плачевному состоянию меня привело пьянство, и мое проклятие стало очевидным для других, каким уже давно было для меня.

Голос Кадраха, тоска в котором усиливалась, превратился в хриплый шепот. Мириамель долго прислушивалась к его тяжелому дыханию, не зная, что сказать.

— Но что такое ты совершил? — наконец спросила она. — Ты говоришь, что проклят, но ты не сделал ничего плохого, если не считать того, что пил слишком много вина.

Кадрах хрипло рассмеялся, и его смех совсем не понравился Мириамель.

— О, вино требовалось для того, чтобы приглушить боль. Так всегда бывает с пятнами бесчестья, миледи. Хотя другие люди, в особенности невинные, как вы, не всегда их видят, они никуда не деваются, и другие их чувствуют, как звери в поле понимают, если кто-то из их числа болен или безумен. Вы ведь пытались меня утопить, не так ли?

— Но это совсем другое! — негодующе воскликнула Мириамель. — Я разозлилась из-за того, что ты сделал!

— Не беспокойтесь, — пробормотал монах. — Я совершил немало дурных поступков с той ночи у дороги в Эбенгеате, которые оправдали бы любое наказание.

Мириамель подняла весла и сложила их в лодку.

— Здесь достаточно мелко, чтобы бросить якорь? — спросила она, стараясь сохранять спокойствие. — У меня устали руки.

— Сейчас я попробую выяснить.

Пока монах возился с якорем, Мириамель пыталась придумать, как ему помочь. Чем больше она вынуждала его говорить, тем сильнее он страдал. И Мириамель чувствовала, что его прежнее веселье было всего лишь тонкой оболочкой, частично защищавшей кровоточившие раны. Так стоило ли заставлять его продолжать, когда он испытывал такую невероятную боль, или лучше оставить в покое? Она пожалела, что рядом нет Джелой или маленького Бинабика с его умом и осторожностью.

Когда они сбросили наконец якорь и веревка стала быстро уходить в воду, они некоторое время сидели молча. Наконец Кадрах снова заговорил, но теперь его голос звучал не так мрачно.

— Якорь остановился на глубине около двадцати элей, так что, возможно, мы находимся ближе к берегу, чем я думал. И все же вам следует попытаться поспать, Мириамель. Завтра нас ждет долгий день. Если мы хотим добраться до берега, нам придется грести по очереди, чтобы не останавливаться.

— Возможно, рядом окажется корабль, который нас подберет? — проговорила Мириамель.

— Я не думаю, что для нас это будет удачным исходом. Не забывайте, что сейчас Наббан полностью принадлежит вашему отцу и Прайрату. Нам лучше самим добраться до берега и исчезнуть в более бедной части Наббана, а потом отправиться на постоялый двор Ксорастры.

— Ты так и не рассказал про Прайрата, — храбро сказала она, рассчитывая, что не совершает ошибку. — Что произошло между вами?

Кадрах вздохнул.

— Вы действительно хотите, чтобы я вам рассказал столь ужасные вещи, миледи? Только слабость и страх заставили меня упомянуть о них в своем письме, когда я боялся, что вы совершите ошибку относительно графа Эдны.

— Я не стану тебя заставлять говорить о том, что причиняет боль, Кадрах. Но я бы хотела знать. Ведь именно эти тайны стали причиной наших несчастий, разве не так? И сейчас не время их скрывать, какими бы ужасными они ни оказались.

Монах медленно кивнул.

— Сказано королевской дочерью, и сказано правильно. О, боги земли и неба, если бы я знал, что настанет день, когда мне придется рассказывать эту историю и говорить: «Такова моя жизнь», я бы предпочел засунуть голову в печь отца.

Мириамель ничего не ответила, лишь сильнее закуталась в плащ. Часть тумана унес ветер, и теперь море расстилалось перед ними, точно огромная черная столешница. Звезды над головой казались маленькими и холодными и почти не давали света, они просто висели в небе, словно мелкие молочные камни.