— Я частично осознавал, что говорил как гант, хотя не чувствовал этого. Я ощущал, что в голове у меня поселились ужасные, сокрушительные мысли, и я произносил их вслух, но они слетали с моих губ в виде щелчков и жужжания, которые издают мерзкие существа. И, удивительное дело, они имели смысл — у меня возникло страстное желание говорить и говорить, рассказать о мыслях холодного существа, пробравшегося в мою голову, чтобы ганты их поняли.
— Какие именно мысли? — спросил Кадрах. — Ты можешь вспомнить?
Тиамак нахмурился.
— Кое-что могу. Но я уже говорил, что слышал не слова, — те мысли не имели ничего общего с тем, что думаю я или вы, и мне трудно рассказать, что я помню. — Он вытащил руку из складок плаща, чтобы взять чашку с чаем из желтого корня. — На самом деле у меня в голове проносились видения… просто картинки: ганты покидают болота и врываются в города, тысячи и тысячи, так мухи слетаются на сахар. Они… стекались со всех сторон и пели своими гудящими голосами песню силы, еды и бессмертия.
— Так вот что… холодное существо старалось им сказать? — спросила Мириамель.
— Да, наверное, — ответил Тиамак. — Я говорил как гант, видел то, что видели они, — и это также было ужасно. Да хранит меня в будущем Тот, Кто Всегда Ступает по Песку, от подобных картин! Их мир выглядит каким-то разорванным и перекошенным, в нем существует лишь два цвета: красный как кровь и черный — смолы. И еще мерцание, словно все покрыто жиром или ты смотришь на происходящее сквозь воду. И… мне трудно объяснить… ни у кого не было лиц, ни у других гантов, ни у разбегавшиеся с криками людей в городах, захваченных гантами. Все живые существа превратились в грязные куски с-спотыкавшейся п-плоти.
Тиамак смолк, он пил чай, и чашка дрожала в его руках.
— Вот и все. — Он с трудом втянул в себя воздух. — Казалось, этот ужас продолжался несколько лет, но я знаю, что не могло пройти больше пары дней.
— Бедный Тиамак, — с чувством проговорила Мириамель. — Как ты сумел сохранить разум?
— Я бы точно сошел с ума, если бы вы за мной не пришли, — уверенно сказал он. — Я чувствовал, как напрягался мой разум, как он ускользал, словно я висел на кончиках пальцев над пропастью и меня ждало падение в бесконечную темноту. — Он посмотрел на чашку. — Интересно, сколько моих соплеменников, если не считать Молодого Могаиба, они использовали, как меня? И многие ли сумели спастись?
— Я видел там какие-то кучи, — медленно заговорил Изгримнур. — Они лежали в ряд возле тебя, но были больше — и из них не торчали головы. Я подходил близко к ним. — Он колебался. — Их покрывала… белая слизь, и они имели форму…
— Другие мои соплеменники, я уверен, — пробормотал Тиамак. — О, это ужасно. Должно быть, ганты использовали их, как свечи, по одному. — Он опустил голову. — Ужасно.
Некоторое время все молчали.
— Ты говорил, что прежде ганты не представляли опасности для людей, — напомнила ему Мириамель.
— Да, говорил. Однако я уверен, что они стали достаточно опасными после того, как я ушел, и жители деревни устроили рейд на их гнездо. Вот почему в доме Старого Могаиба не было оружия. Думаю, Изгримнур видел, что случилось с теми, кто напал на гантов. — Он посмотрел через плечо на вранна. — Вероятно, он последний из пленников.
— Но я все еще не понимаю историю с зеркалом, — сказал герцог. — Ведь ганты не пользуются зеркалами, верно?
— Верно. И не делают таких изящных вещей. — Тиамак слабо улыбнулся герцогу. — Я и сам об этом думаю, Изгримнур.
Кадрах, который наливал чай Камарису, повернулся и посмотрел на них через плечо.
— У меня есть кое-какие идеи, но я должен их хорошенько обдумать. Но одно не вызывает сомнений: если какой-то чуждый разум управляет гантами или способен это делать время от времени, нам нельзя останавливаться. Мы должны покинуть Вранн как можно быстрее. — Его голос был холодным, словно Кадрах говорил о событиях, не имевших к нему отношения.
Мириамель не понравилось отстраненное выражение глаз монаха. Изгримнур кивнул.
— На сей раз монах прав, — сказал герцог. — Нам нельзя терять время.
— Но Тиамак болен, — гневно возразила Мириамель.
— У нас нет выбора, леди, — сказал Тиамак. — Они правы. Если посадить меня так, чтобы я мог опираться на что-то спиной, я буду указывать направление. К заходу солнца мы уплывем от гнезда достаточно далеко и переночуем на берегу.
— Тогда так и сделаем, — сказал Изгримнур и встал. — У нас мало времени.
— Верно, — согласился с ним Кадрах. — И с каждым днем его становится все меньше.
Его голос звучал так ровно и серьезно, что все повернулись к нему, но монах лишь вошел в воду и принялся складывать свои вещи в плоскодонку.