Джирики остановился. Казалось, он окаменел из-за того, что увидел внизу. Когда он снова повернулся к Эолейру, даже его необычные черты не могли скрыть сильной боли.
— У них имеются все основания для страха, граф Эолейр, — ответил Джирики. — Наша мудрая Амерасу, которую мы недавно потеряли, называла то, что мы сделали с тинукеда’я, настоящим позором. Мы плохо с ними обращались и скрывали вещи, которые им следовало знать… мы считали, что они будут лучше нам служить, если останутся в неведении. — Он сделал жест разочарования. — Когда Дженджияна, госпожа Дома Ежегодного танца, в далеком прошлом отдала им это место, многие Дома Рассвета были с ней не согласны. Некоторые зида’я до сих пор считают, что нам следовало оставить детей Руяна Ве в качестве слуг. У ваших друзей есть серьезные причины нас бояться.
— Но этого нет в наших легендах о вашем народе, — удивленно сказал Эолейр. — Вы нарисовали мрачную и печальную картину, принц Джирики. Зачем вы мне рассказали?..
Ситхи снова посмотрел вниз, на потрескавшиеся ступени.
— Потому что, граф Эолейр, эта эра подходит к концу, — ответил Джирики. — Я не хочу сказать, что жду наступления более счастливых времен, хотя надежда остается всегда. Так или иначе, но старый век заканчивается.
Они продолжали молча спускаться вниз.
Эолейр опирался на смутные воспоминания, оставшиеся у него после предыдущего посещения развалин города, — хотя, судя по нетерпению ситхи, его останавливала только вежливость и Джирики вполне мог вести его сам. Когда они шагали по пустым улицам, где разгуливало гулкое эхо, у Эолейра вновь возникло ощущение, что Мезуту’а не столько город, сколько ловушка для стеснительных и дружелюбных зверей. Однако сейчас, когда слова Джирики про океан все еще звучали у него в голове, город представлялся ему чем-то вроде кораллового сада, где один из другого росли бесчисленные дома со множеством дверных проемов и окутанных тенями туннелей, с башнями, соединенными между собой каменными дорожками, узкими, точно стеклянное волокно.
Эолейр рассеянно подумал о том, что дварры могли сохранить в душе любовь к морю, так что это место и дополнения к нему — Джирики снова показал ему некоторые элементы, добавленные к первоначальным зданиям Мезуту’а, — постепенно стали подземным гротом, защищенным от солнца скалами, а не водой.
Когда они вышли из длинного туннеля с украшенными резьбой стенами на огромную каменную арену, Джирики, который теперь вел их вперед, окутал бледный меловой свет. Глядя на арену, ситхи поднял тонкие руки на высоту плеч, сделал какой-то жест — и только после этого зашагал дальше, и лишь его невероятная грация скрывала то, что теперь он двигался очень быстро.
Огромный кристаллический Осколок по-прежнему стоял в центре арены, слабо пульсируя, а по его поверхности медленно перемещались разноцветные полосы. Стоявшие вокруг него каменные скамьи были пусты.
—
Эхо его голоса пронеслось по арене и отразилось от далеких стен пещеры. Ответа не последовало.
—
Когда ответом ему вновь была тишина — никаких признаков жизни, они не слышали звука шагов, не появилось сияния розовых хрустальных жезлов, — Эолейр подошел к Джирики.
— Случилось то, чего я боялся, — признался граф. — Если я приведу вас, они исчезнут. Я лишь надеялся, что они не покинут город совсем. — Он нахмурился. — Наверное, они считают меня предателем, раз я пришел сюда вместе с их бывшим господином.
— Может быть. — Казалось, Джирики что-то отвлекало, и он выглядел напряженным. — Клянусь моими предками, — выдохнул он, — я стою перед Осколком Мезуту’а! Я чувствую, как он поет!
Эолейр приблизил руку к молочной поверхности камня, но ощутил лишь дуновение более теплого воздуха.
Джирики поднес ладони к Осколку, но не стал до него дотрагиваться, словно обнимал нечто невидимое, повторявшее очертания камня, но почти в два раза больше размерами. Свет внутри камня стал ярче, как будто тот, кто плавал внутри, приблизился к поверхности. Джирики внимательно наблюдал за игрой цветов, медленно перемещая пальцы по кругу, не прикасаясь к Осколку — казалось, он исполнял ритуальный танец с неподвижным партнером.
Прошло довольно много времени, Эолейр почувствовал, что у него начали болеть ноги, и присел на одну из каменных скамеек. Холодный ветер гулял по арене, царапал его затылок, и он поплотнее закутался в плащ, продолжая смотреть на Джирики, который стоял перед сиявшим камнем, погрузившись в безмолвное общение.
Эолейру стало скучно, и он решил поправить длинный хвост черных волос. Граф не знал, сколько времени прошло с того момента, как Джирики подошел к камню, но понимал, что сидит здесь уже давно. Эолейр славился своим терпением, и даже в эти безумные дни его не так-то просто было вывести из себя.