Баталист. Территория команчей

В Мадриде Маркеса ждали жена и две дочери, которых он видел всего месяц в году, и, когда три недели этого месяца подходили к концу, он становился настолько невыносим, что его же родные советовали ему сесть на самолет и лететь на какую-нибудь войну. И наверное, потому Ева, жена Маркеса, так с ним и не развелась: какая-нибудь война всегда найдется. Иногда, в редкие минуты, когда Маркесу хотелось поговорить по душам, он спрашивал Барлеса, что, черт возьми, тот собирается делать, когда станет слишком старым для разъездов и придется месяцами напролет сидеть дома. И Барлес обычно отвечал ему: «А хрен его знает», ведь, если не умереть раньше или не сменить профессию, пока не поздно, отставной репортер напоминает старого моряка, списанного на сушу: весь день у окна, один на один со своими воспоминаниями. И заканчиваешь карьеру в коридорах редакции, рядом с кофе-машиной, рассказывая истории про былые сражения молодым коллегам, как Висенте Талон, напоминавший старика Чиполлоне из сказки про Чиполлино. Иногда Барлес спрашивал себя, не лучше ли наступить на мину, как Тед Стэнфорд на дороге в Фамагусту, или сдохнуть после попойки в каирском баре, или загнуться от сифилиса, подхваченного в борделе Бангкока. Или от СПИДа, как Нино, который сначала работал звукооператором, а потом телеоператором «Телевидения Испании» и тихо ушел со сцены, не дожив до тридцати, но перед этим успел перепробовать все алкогольные напитки и все виды греха. Они много работали вдвоем в Гибралтаре и на севере Африки, где вместе с бойцами из Фронта ПОЛИСАРИО целый месяц устраивали засады марокканцам[208]. Барлес до сих пор с ужасом вспоминал драку в гибралтарском баре контрабандистов, когда в ход пошли разбитые бутылки; они спаслись чудом, и Нино, при всей его нетрадиционной ориентации, под кайфом был храбрецом и махал кулаками налево и направо. А теперь Нино не было в живых, и ему уже не нужно было беспокоиться ни о надвигающейся старости, ни о пенсии и вообще ни о чем.

Пенсия. Германн Терч[209]

заговаривал о ней заплетающимся языком после третьего стаканчика виски, когда его ноутбук через модем уже передал по телефонной линии репортаж, который на следующее утро опубликуют в «Эль Паис». Германн только что написал книгу о войне на территории бывшей Югославии, и его повысили до заведующего рубрикой «Мнение редакции»; это означало конец частым поездкам после многих лет беспокойной репортерской работы в Центральной Европе. Он был последователем австро-венгерской школы, как Рикардо Эстаррьоль из «Вангуардии»[210] и Франсиско Эгиагарай, признанный авторитет для многих журналистов

[211], во всех отелях Восточной Европы таксисты приветствовали его емкой фразой: «Шампанское, девочки, счет, нет проблем». Щедрый, как гранд, отзывчивый и способный расплакаться при звуках «Марша Радецкого» от ностальгии по Австро-Венгерской империи[212]

, Пако Эгиагарай был ценным специалистом по вопросам политики и войны в восточноевропейском регионе, но ему пришлось раньше времени выйти на пенсию из-за того, что в начале войны его телерепортажи носили явный антисербский характер. Однако со временем стала очевидна справедливость его суждений: Пако Эгиагарай вместе с Эстаррьолем и Терчем смог с удивительной точностью предсказать, какая судьба ожидает Балканские государства:

– Эти болваны в министерствах иностранных дел Европы не читают книг по истории.

Обычно он затрагивал эту тему, когда в Вене, Загребе или Будапеште приглашал своих более молодых коллег на бокал холодного шампанского, а они внимали ему, пытаясь постичь истину и перенять его опыт. Не внимала ему только Крошка Родисио, которая, проработав репортером всего два года, вдруг превратилась из скромной практикантки в кладезь опыта и не нуждалась в наставниках. Ее не смущало даже то, что она путала калибры оружия или рассказывала на камеру о том, как бомбардировщики Б-52 сбрасывали бомбы при пикировании[213], и тогда таскать каштаны из огня приходилось Маркесу или другому ее оператору. Наверное, поэтому Крошка Родисио и говорила гадости о Пако Эгиагарае, Альфонсо Рохо, Германне и всех прочих и шпыняла свою съемочную группу. Как говорили Мигель де ла Фуэнте, Фермин, Альваро Бенавент и другие, которым «посчастливилось» почувствовать это на своей шкуре, работать с ней было почти так же, как с Авой Гарднер.