Бедовый месяц

И когда, собравшись в нарядную деревеньку возле замка, в коридоре мы столкнулись с тетушкой и Ренделом, меня бросило в жар. Клементина держала в руках промасленный бумажный пакет.

– Добрый день, господин Торн, – с заискивающей улыбкой поприветствовала она. – Решили прогуляться? Погода чудесная! Лидия до сих пор на склоне. Ищет лыжные палки.

– Как самочувствие, зятек? – спросил дядька.

Возникла неловкая пауза. Ситуацию следовало спасать, но ни одной умной мысли в голову не приходило. По-моему, спастись можно было только героическим побегом.

– Знаете, господин Торн, возьмите! – Клементина проворно пихнула Филиппу пакет, очевидно, тем самым желая извиниться за вчерашнюю глупость. – Горячие пирожки. На свежем воздухе всегда хочется есть. Прогуляетесь, закусите…

Он еще не успел понять, что происходит, а я уже выдрала пакет из его рук и пихнула обратно тетке:

– Мы уже позавтракали.

Пусть не думает, что прощена!

– В них нет ничего, кроме капусты. – Она многозначительно отодвинула протянутый пакет в мою сторону. – Пусть твой муж угостится.

– Забери!

– Ну раз совсем не хочется… – Тетка просекла, что сегодня еду нам лучше не предлагать. И вообще ничего не предлагать, особенно свою компанию. – Господин Торн, когда приедете в Энтил, я непременно приготовлю свой знаменитый пирог с печенкой! Пальчики оближете.

– Благодарю, – сдержанно отозвался он.

Уверена, что Филипп ни при каких обстоятельствах не облизывал пальцы. Даже в кошмарных снах, в которых голыми руками разделывал вареных омаров.

– Хорошей прогулки, – пожелала тетушка напоследок и толкнула Рендела локтем, чтобы тот пошустрее отпирал номер.

Дядька ковырялся ключом в замочной скважине, словно не понимал, для чего придумана фигурная дырка в двери.

– Если что, зятек, заглядывай, – подмигнул он прежде, чем следом за супругой скрыться в апартаментах. – Я знаю, где здесь проходит дегустация отменных вин.

В тишине мы с Филиппом двинулись в сторону лестницы. Он молчал, но как-то очень значительно. Пришло время поражать его кротостью и благодарностью. Правда, первого во мне было мало, а второго что-то не находилось, сколько ни пыталась наскрести за эту многозначительную паузу.

– Филипп, напомните, когда я в последний раз говорила, что мне очень жаль? – вздохнула я.

– Вчера утром.

– Сегодня мне снова очень жаль. Жальче, чем вчера.

– Вы собираетесь таким образом начинать каждый день? – хмыкнул он.

– Надеюсь, что сегодняшний – последний. Когда мне будет не жаль, я вам тоже обязательно скажу.

В холле мы встретили знакомых Филиппа. Нас представили. Я не запомнила ни одного имени. Не то чтобы у меня была плохая память на имена или на лица, наоборот, весьма неплохая, но этих представителей знати, что мужчин, что их спутниц, неуловимо роднила манера льстиво поглядывать на моего мужа, словно проверяя его реакцию.

Пока они громко, словно стая каркающих ворон, обсуждали, до чего хорошо этой зимой кататься со склонов, над плечом у невысокого крепенького господина я следила за коридорным. Тот толкал поперек холла тележку с дорожными сундуками. Ничего особенного в этом банальном действии, понятно, не было, но весь багаж, от самого большого сундука до крошечного ларца, венчающего аккуратную башню, оказался ярко-красного цвета. Очень приметный! Такой и не своруют, и на вокзале среди чужих вещей не потеряешь.

– Леди Торн тоже участвует? – вдруг донесся до меня голос одной из дам.

В оживленной беседе наступила выжидательная пауза, и я с трудом отвела взгляд от дорожных сундуков. Стая великосветских ворон смотрела с любопытством. Знать бы, чего от меня хотят эти шумные люди…

– Безусловно, – проговорил Филипп с такими благодушными интонациями, словно записывал ребенка на конкурс поедания сандвичей с ореховой пастой и заранее умилялся, как деточка победит. И объестся до икоты.

Пришлось улыбнуться той самой улыбкой прелестной дурочки, которая у меня особенно хорошо удавалась, когда я понятия не имела, о чем толкуют люди вокруг. Только бы никто не догадался, что леди Торн слегка потеряла нить разговора. В самом его начале.

– Вы, без сомнения, станете главным украшением аукциона! – прокаркал один из мужчин.

Простите? Не изменяя все той же улыбке, я подняла выразительный взгляд на Филиппа. Дескать, дорогой супруг, я что-то не очень понимаю: вы собрались меня продать?

Не менее выразительно он изогнул бровь.

Что, правда?! Дорогой супруг, у вас помутнение рассудка после коктейля из паленых снадобий? Какой приличный муж отдает с молотка юную, невинную и – боже! – не целованную ни вами, ни каким-то другим мужчиной супругу? Просто усладу глаз!

Кто вообще усладу продает?!

– Филипп, признайтесь, я согласилась продаться в рабство? – пробубнила я, когда мы добрались до парадных дверей и своим приближением заставили швейцара броситься их отворять. – Если что, позвольте напомнить, что в нашем королевстве торговля людьми строжайше запрещена.

– Вы согласились украсить собой драгоценности королевского ювелирного дома, моя дорогая супруга, – пояснил он без капли иронии или насмешки.