Беги, Алиса!

Пабло помолчал, а затем без лишних слов снял с моего плеча рюкзак и, расстегнув молнию, сунул туда купюры. Я не стала устраивать сцен, которые так любят демонстрировать в фильмах, вроде пафосного швыряния денег в лицо обидчику, в конце концов это глупо. Сказать было нечего, Пабло тоже молчал. Мне подумалось – он настолько привык брать силой все, что хотел: деньги, женщин, власть, и совершенно не представляет, что чувствуешь, когда отдаешь, и оттого чувствует себя дурак дураком. Вот только никакого сочувствия я не испытывала.

– Я тебя еще увижу? – наконец выдавил он.

Это было уже слишком. Я покачала головой, сразу, без всяких колебаний.

– Думаю, нет. Мне кажется, наше знакомство не располагает к дальнейшим встречам. Я как-то жила, и все было прекрасно, пока не появился ты. И сейчас мне странно от тебя слышать вопросы о возможных встречах. Со мной рядом были дорогие, близкие люди. А теперь никого.

– Я так не хотел, – тихо произнес он.

– Но ты так сделал, – возразила я. – И теперь все полетело к чертям, и у тебя, и у меня. Нельзя просто прийти и сделать вид, что ничего не было. Люди погибли, Пабло. От этого не отвернешься. Это бессмысленно.

Я впервые увидела его жалким и потерянным, не знающим, что делать, и это совершенно не вязалось с его обликом. Даже Пабло это понимал. Пассажиры из Китая, получившие свой багаж, ринулись к выходу, оттеснив нас к стене. В меня врезалась маленькая девочка, сосредоточенно волочившая за собой желтый чемоданчик, размером едва ли не с нее ростом. Задрав голову, она поглядела на меня с легким изумлением, а затем обошла, поминутно оглядываясь. Не знаю, что ее во мне так заинтересовало.

– Что, если я не хочу тебя отпускать? – с неожиданным вызовом спросил он, и его глаза вспыхнули. – Если единственное, от чего мне не хочется отворачиваться, это ты?

Приглушенный гулом пассажиров голос из динамиков объявил о начале регистрации рейса на Москву. Пабло не сводил с меня глаз, а я подумала, что, кроме всего прочего, где-то в провинции сидит его несчастная жена, которую он вряд ли ставит в известность о своих похождениях.

– Что, если мне все равно? – ответила я. – Я бы могла подсластить тебе пилюлю, Пабло, сказать что-то приятное, пообещать, что не уеду или вернусь, но это вранье. Я не понимаю, что ты придумал, да и не хочу понимать.

– Если бы тогда, в другой жизни, – перебил он, хватая меня за руку и с силой притягивая к себе, – я просто пришел бы – не за деньгами, а к тебе, зная, кем был твой муж, что он никогда не сможет… ну, ты поняла… Что бы ты мне сказала?

– Бедный мой, – усмехнулась я, и моя улыбка словно ударила его по лицу. – Что ты знаешь обо мне? Я искалечена, исковеркана очень давно и далеко отсюда. Если бы ты подошел ко мне просто так, я бы на тебя даже не посмотрела…

Я не договорила. Он обнял меня и начал целовать, неистово, кусая за губы, прижимаясь так, будто хотел вдавить в себя, растворить полностью и без остатка. Его кожа горела огнем, а моя была холодна, как лед. Эти сухие чужие губы не вызывали у меня никаких чувств, кроме отвращения.

– Моя радость, – шептал Пабло. – Моя радость. Что мне делать? Я так люблю тебя…

– А я тебя ненавижу, – ответила я.

* * *

После регистрации и паспортного контроля я прошла в чистую зону аэропорта, побродила по дьюти-фри, купила флакон духов, села в кафетерии и заказала бокал коньяка, но, когда поднесла его к губам, мне вдруг стало плохо. Тяжело дыша, я отставила его в сторону и отвернулась. Руки тряслись и ходили ходуном. Чтобы отогнать мысли о Пабло, я постаралась подумать о чем-то другом, но ничего подходящего в голову не лезло, все казалось фальшивым и надуманным. Я припомнила намеки Лаго, и в голову пришла еще одна гаденькая мысль: что, если Пабло вовсе не был влюблен, а попросту нацелился на мои деньги?

«Какая тебе разница? – одернула я себя. – Пусть он тысячу раз нацелился на твое приданое, что с того? Все равно ему ничего не обломилось бы!»

Этот вывод как-то не слишком обнадежил и был, в общем, довольно обидным. Я даже припомнила бессмертную донну Розу Дальвадорес и ее обиженную фразочку:

– Нет, нет, я ему не верю, он любит не меня, а мои миллионы!

Представив себя донной Розой, обрюзгшей миллионершей в пыльном кринолине, сжимающей в одной руке веер, а в другой – чучело обезьяны, я внезапно расхохоталась, да так, что на меня оглянулись от соседних столиков. Я закрыла рот рукой и наклонила голову, а затем, найдя в себе силы выпить, опрокинула свой коньяк и вышла, выбросив из головы Пабло и его неуклюжее признание, не вызвавшее ничего, кроме раздражения и злости. Порыскав по залу, я нашла более-менее свободный ряд кресел и уселась, ожидая, когда начнется посадка. Коньяк сделал свое дело, и я, измученная бессонницей, начала дремать.