Беглая княжна Мышецкая

– Луша, будьте с Дуняшей осторожны в словах. Что-то не нравится мне этот говорливый шустрый князь. И с хозяином чересчур на дружеской ноге.

– Хорошо, Михась, я и Дуняшу предупрежу, чтобы была осторожнее в речах о нашей прошлой жизни.

Горячий ужин ели с завидным аппетитом, под восхищенным взглядом Демьяна, будто большей радости у него в жизни и не было, как наблюдать за гостями и за тем, насколько быстро исчезает пища со стола.

– Благодарствуем, хозяин, за хлеб-соль. Прими и от нас плату за корм и кров, – сказала княжна Лукерья и положила на стол, не считая, не менее двадцати серебряных новгородок[29], отчего Демьян даже ладонями всплеснул. Князь Трофим, возвращая монетки княжне, заявил, что за ужин он уплатит сам.

– Вольному воля, спасенному рай, князь Трофим, – с усмешкой сказала княжна, пожала плечами, убрала копейки, потом спросила: – Где нам головы приклонить, Демьян? За день в седлах устали так, что земля под ногами колышется, словно по зыбкому болоту бредем…

– Сей же час, сей же час, – заторопился хозяин двора, заглянул на кухню, где стряпуха гремела использованной посудой, позвал: – Фекла, слышь-ка, подь сюда!

В горнице, с бесчисленными поклонами, в черном платке поверх седых волос, появилась сухонькая проворная стряпуха с худым, с бородавками на скулах лицом. Светло-голубые глаза женщины с восхищением глядели на княжну, на пышущую здоровьем Дуняшу, она еще раз поклонилась им обеим сразу.

– Фекла, голубушка моя старенькая, сведи дам в их домик, что у колодца! – распорядился хозяин постоялого двора и пояснил: – Там у нас специально три небольших горницы для проезжающих дам. – Заметил беспокойство, промелькнувшее на лице сотника, поспешил успокоить. – Не извольте тревожиться! Ставни и двери надежные, закрываются изнутри.

Горница, куда княжну и Дуняшу привела сухонькая Фекла, была небольшой, с двумя кроватями, застеленными чистыми самоткаными покрывалами, с горкой пуховых подушек, с одним оконцем, ставни которого запирались длинным кованым шкворнем, вставляемым в отверстие сквозь бревенчатую стену дома.

– Нужник, барыни, за углом дома, по настилу из досок, – прощаясь, сообщила старушка, прикрывая рот беленьким платком – стеснялась своей беззубости, поясно откланялась и оставила горницу.

Осмотрев дверные запоры, княжна Лукерья осталась ими довольна – никаким способом снаружи массивного крючка не снять, положила на стол пистолеты, саблю, кинжал сунула под подушку, стала готовиться ко сну.

– Я выйду до ветру, – стесняясь, сказала Дуняша, – а то ночью и вовсе боязно будет.

– Иди, – со смехом отозвалась княжна, – да стерегись, чтобы ямщики тебя не похитили! Те ямщики, должно, старые, бородатые и дикие, аки лешие из чащобы! Бр-р, страхолюды!

– Ой, княжна Луша, не стращайте! Мне и так боязно, кабы не нужда в ночь…

– Иди, иди, подружка! В лесу не боялась одна сидеть, а на подворье страх тебя сковал по рукам и ногам.

– В лесу звери, да и только! Их можно отпугнуть горящей веткой из костра. А человека только оружием можно отбить, – вздохнула Дуняша, оставила горницу, сенцами вышла на крылечко и по толстым доскам настила пошла за угол, где стоял нужник. И едва прикрыла за собой дощатую дверь, как до ее слуха долетели приглушенные голоса – так разговаривают люди, когда остерегаются быть кем-то услышанными: глухо, прикрывая рот ладонями по сторонам. Дуняша затаилась, подумав, что это и в самом деле дикие видом ямщики подкрались, чтобы ухватить ее и затащить в ямскую избу, всем троим на потеху. Успела подумать: «Надо было у княжны пистоль попросить, бабахнула бы через дверь для острастки».

– Слушай, Демьян! Пока сотник укладывается спать, сделай, что повелеваю тебе «государевым словом и делом», – негромко сказал один из мужчин, и Дуняша едва не вскрикнула, узнав голос князя Квашнина. Объявить «государево слово и дело» значило очень многое, и девица замерла, прикрыв рот ладонью.

– Повелевай, князь Трофим! Повелевай, сделаю все, что надо великому государю и царю Алексею Михайловичу! – отозвался хозяин постоялого двора.