Беглая княжна Мышецкая

– Сделаем так, Миша. Поутру, не мешкая, езжайте с женкой Лушей далее на Москву, как теперь есть, то бишь в драгунском мундире и с его подорожной. Близ Москвы тебе надобно будет на постоялом дворе залечь, как тяжко заболевшему в дороге, а княжна Лукерья явится к своим родичам одна, объявит все, что надобно, погостит у тетушки для приличия, сколько сможет, потом воротится к тебе. Вы вместе приедете в Коломну, а я тем временем либо расшибусь в блин, либо добуду тебе нужные бумаги. Годится так? – Семен Хомутов даже вспотел, то ли от крепкого хмельного меда, который выпил после ужина, то ли от напряженных размышлений, как помочь племяннику устроить спокойную жизнь с этой милой княжной Лушей, дочерью его бывшего воеводы, перед памятью которого он и по сей день, что говорится, снимает шапку, а в годовщину гибели каждый раз заказывает в соборе поминальную молитву.

– Похоже, иного пути и вправду не сыскать нам! Будем уповать на изворотливый разум дяди Авдея, а ему пусть помогает сам Господь! – согласился Михаил, чувствуя, как от этой идеи дяди Семена становится спокойнее в его душе. – А на Москве, твоя правда, объявляться мне не следует, не уберечься от выжлецев[33] Разбойного приказа. А в том приказе короткий спрос: за хохол да рылом в пол! А в такой позе и отговориться не просто!

– На том и порешим, Мишутка! – Семен поднялся из-за стола, задул свечу – горница освещалась теперь только маленьким огоньком лампадки у иконостаса. И уже в полумраке высказал ту мысль, которая настойчивым дятлом тяжело долбила голову Михаилу все последние месяцы: – По новому твоему документу и обвенчаем вас с Лушей в коломенской церкви… Негоже вашему ребенку, а моему внуку, родиться на свет каким-то бастрюком[34].

Михаил только и нашелся, что пожать локоть догадливому дяде. Семен понял его благодарственный жест, похлопал по спине, сказал:

– Ну, я иду к себе, а ты спи здесь, сил набирайся. Авдотья, должно, опять храпит, будто пьяный запорожец под плетнем кабака в бурьяне. Что за напасть на бабу – ума не приложу. Бедная Дуняша за ночь толком не отдохнет! Они в одном пристрое спать улеглись. – Семен потянулся после долгого сидения за столом, тут же охнул, покривил лицо от резкой боли.

Михаил забеспокоился:

– Что с тобой, дядя Семен? Хворь какая в теле?

– Это не сегодня случилось, Мишутка. Старческий костолом меня в иную пору крючит по сырой осенней погоде. Бывает так, что ночь уснуть не могу, силушки нет. Тогда бегу топить баню и парюсь чуть ли не до восхода солнышка – отпускает лихоманка, не любит горячего веника! Ну, племянничек, спать, спать! Утро вечера завсегда мудренее…

* * *

Из Коломны выехали едва ли не с восходом солнца, а за возницу Семен Хомутов уговорил разбитного соседского парнишку Антипку, который не один уже раз бывал с осенними обозами в Москве и хорошо знал все придорожные постоялые дворы. С малых лет привыкший к физическому труду – а он был у своего родителя в кузне за молотобойца, – Антипка в свои восемнадцать лет отваживался уже дважды выходить на лед Оки, когда на Масленицу происходили жаркие кулачные бои: так, как и по всей Руси, коломенские мужики отмечали старинный народный праздник проводов зимы.

– Привезешь княгиню Лукерью из Москвы без охулки, будет тебе серебро на красный кафтан, – пообещал Семен Хомутов Антипке, видя, как круглолицый и синеглазый парень деловито умащивается на козлах, тайком поглядывая на такую же румянощекую Дуняшу. Девица, озабоченная неблизкой дорогой в более чем сто верст, укладывала в возке корзины со снедью и теплой одеждой – со дня на день можно уже ожидать первого снега, и без того холодные северные ветра в этом году изрядно где-то подзадержались.

– Будет у меня к Рождеству новый красный кафтан, пойду сватать у коломенского воеводы его дочку Анфиску! Она, правда, конопатая, как курочка-ряба, зато сундуки трещат от всякого богатства! Заживу, словно хитрый лис в курятнике, в сытости и довольствии! – позубоскалил Антипка, но, видя, что Дуняшу такими словами не задеть, повернулся к Михаилу Хомутову, который сидел уже в седле – коня князя Трофима он решил оставить пока на подворье дяди Семена до возвращения из Москвы.

– Так поехали, князь Трофим? – то ли спросил, то ли поторопил Антипка. От этого непривычного обращения Михаил Хомутов снова вздрогнул, мысленно перекрестился: «Не навлечь бы на себя страшную беду, надев чужую одежду, а пуще того – влезши в чужую личину!»

– Поехали, Антипка! – откликнулся он на голос возницы, повернулся к крыльцу, где в дверном проеме стояла непоколебимо стряпуха Авдотья, а на нижней ступеньке крыльца старый сотник с непокрытой седой головой. – Через недельку, Бог даст, возвратимся! Молитесь за нас, – добавил Михаил, вкладывая в последнюю фразу особый смысл, потому как он сам и дядя Семен понимали, что не на званый пир едут, а на сражение, только биться будут не ратным оружием, а особо осторожно выбранными словами.