Беглая княжна Мышецкая

Семен Хомутов прохромал к воротам, подождал, пока Михаил верхом, а за ним и возок проедут, перекрестил дорогих сердцу гостей, постоял, провожая возок взглядом по соборной площади, потом возок пропал, спускаясь к реке Оке, сам перекрестился и закрыл ворота на засов, словно молитву, прошептал себе в усы:

– Пошли, Господь, им удачу и добрых попутчиков, чтобы избежали в дороге нечаянного лиха в виде болезни тяжкой, либо в виде ватаги разбойной, каковых теперь и под самой Москвой не редкость в лесах встретить!

Старый сотник не знал, что в тот же час в столицу вышел из Коломны государев обоз под надежной охраной стрельцов – везли ко двору великого государя и царя Алексея Михайловича осенний оброк, собранный с ближних государевых сел и деревень. Эта негаданная встреча так обрадовала Михаила, что он, приблизив коня к окошку возка, негромко поделился своими мыслями с княжной Лукерьей:

– Мне вот какая идея пришла в голову, Лушенька, – почти шептал он, чтобы возница Антипка чего лишнего не разобрал. – Коль мы пристаем к обозу, надо сделать вид, что вы с Дуней едете сами по себе, а я, гонец государев, – сам по себе. Этим мы собьем со следа воеводских ярыжек, ежели они ищут двух женщин и сопровождающего их стрелецкого сотника. А так вам легче будет, не привлекая к себе внимания, добраться до столицы. Согласна?

Княжна Лукерья сразу поняла, что такое решение Михася будет их делу в пользу, молча глянула на тихо сидящую Дуняшу, как бы и ее привлекая к этому замыслу, полушепотом ответила:

– Ты разумно решил, Михась. Теперь же проезжай мимо нашего возка и присоединяйся к начальнику стражи, с ним бок о бок и будешь ехать! – и, неожиданно усмехнувшись, добавила: – Ежели сыск будет по князю Трофиму, то этот сотник скажет, что князь Квашнин в дороге был один, а из-под Москвы, приболев, потом один возвращался к полкам воеводы Борятинского, в Москву так и не заехав!

– Хорошо, Лушенька, я еду вперед, – решился Михаил, сделал знак Антипке следить за дорогой и побольше помалкивать, и, обгоняя груженые возы, запряженные, как правило, двумя конями, довольно быстро оказался в голове обоза, где с десяток стрельцов возглавлял пожилой уже сутулый сотник с полуседыми, когда-то пышными кудрями. Когда Михаил поравнялся с ним и попридержал коня, на него с любопытством глянули светло-голубые с прищуром глаза под бесцветными бровями, а лицо так поразило Михаила, что он не удержался и первым задал вопрос:

– Боже мой, сотник! В каком пекле ты побывал, что война оставила на твоем лице такой страшный след? Извиняй, не представился: государев гонец от воеводы Борятинского в приказ Казанского дворца, зовут Трофимом, – Михаил решил не называть ни княжеского титула, ни фамилии, чтобы не смущать ратного человека.

Сотник с трудом улыбнулся обожженными губами, приложил два пальца к шапке, приветствуя молодого драгунского ротмистра, и с легким поклоном представился:

– Это память и печать дьявола на всю жизнь мне, ротмистр Трофим, – хрипловатым голосом ответил сотник, похлопав вороного коня по шее, чтобы не косился на коня Михаила Хомутова. – А приключилась беда в сражении с литовцами при Кушликах, осенью шестьдесят первого года. Доводилось, наверно, слышать о том позоре Руси?

– Твоя правда, сотник, я слышал, что многие наши стрельцы тогда погибли, из двадцати тысяч, что были с воеводой Хованским, чуть более тысячи укрылись в Полоцке, потеряли пушки, знамена.

– Вот тогда, в Полоцке, у нас разорвало пушку, а я при ней состоял пушкарем. Как вообще даже рук-ног не оторвало, жив остался – один Господь знает, рядом шесть человек полегло… Мне лицо пороховой гарью обожгло да глаза попортило. Вот смотрю на тебя, ротмистр, а ты будто за слюдяным оконцем стоишь, разглядеть трудно. Ладно, что вовсе со службы не уволили, оставили в обозной команде с небольшим жалованьем и казенным пропитанием, а то пришлось бы идти на церковную паперть, Христовым именем кормиться. Старые родители померли, из родни одна сестра в Воронеже, да у нее своих детишек, что тараканов, полон дом, а мужик ее в ямщиках состоит… Сам знаешь, какой в семье достаток.

– Ты прав, сотник, с ямщицкой проездной платы не построишь каменные палаты, так в народе говорят. А как называют тебя?

– Родители нарекли Панфилом, ротмистр. «Панфил – всем людям мил!» – так любила повторять моя матушка, пока я был молодым. Не знаю, мил ли я людям на этой грешной земле, а вот божью тварь – собаку ли, кошку, птицу какую, ни камнем, ни палкой не ударил… А ты, знать, в гонцах? Нелегкая ваша служба, знаю, все время в седле, в непогоду и в жару – все едино! И откуда теперь скачешь?

Михаил, узнав, что сотник полуслепой, порадовался в душе, но не без жалости к человеку, искалеченному на войне, что доведись быть сыску по князю Трофиму, сотник Панфил не сумеет точно описать его наружность и тем собьет со следа выжлецев Разбойного приказа.