Беглая княжна Мышецкая

– Какая же? – кокетливо переспросила княжна Лукерья и засмеялась: негаданная встреча с Филиппом отчего-то вселила в ее душу ощущение близкого счастья, будто до родимого дома осталось всего несколько верст – вот за тем поворотом лесной дороги и откроется с пригорка вид на родимую усадьбу с парком и прудом, в котором плавает стая белокрылых лебедей… – Наверно, страшная, как лесная кикимора, да? И ты не споешь, как прежде, песенку про меня. Помнишь, ты частенько пел вполголоса, когда чистил коня у речки? – Княжна Лукерья прикрыла глаза и негромко запела старинную обрядовую песню:

При пути, при дороженьке,При широкой, проезжей –Тут стоял нов, высок терем,

Что во том ли новом теремеВсе покои изукрашеныИ диваны изустланы;Как в одной новой горницеТут стоит кровать тесовая

И перина пуховая;Что на той, на тесовой,Спит-лежит красна девица,Красна девица, свет княжна Лушенька…

Филипп поборол смущение и набрался дерзости смело глянуть в глаза княжны.

– Нет, княжна Луша, никакая ты не кикимора, а стала еще краше. Ты теперь – как царица из старой сказки про Бову-королевича. Помнишь, нам зимними вечерами сказывала моя матушка Марфа перед тем, как тебе идти в опочивальню.

– Из моей головы детские сказки чужими ветрами повыдуло, – с грустью и сожалением проговорила княжна Лукерья. – Да, а как ты в солдаты попал? По рекрутскому жребию?

– Нет, не по жребию… Вскоре после твоего отъезда в монастырь, а потом и после пострига, я вовсе едва не наложил на себя руки… Видя меня постоянно удрученным, старая княгиня Просковья, твоя тетушка, спросила, отчего у меня вид, будто у лешего, которого изводят страшные колики в желудке, – это она так выразилась. Я и ответил, что она дурно поступила, отослав тебя помимо воли твоей в Москву, в монастырь. В гневе княгиня Просковья повелела конюхам меня сволокти на конюшню. Как дворовые старики шутили про подобную барскую прихоть, что били Фому за куму, а Брошку за кошку, – тако же и меня при всех слугах и на глазах матушки Марфы секли батогами. И секли холопы нещадно, а я ревел дурным голосом не столь от боли нестерпимой, сколь от обиды. Сама знаешь, матушка твоя княгиня Анна Кирилловна, царство ей небесное, никогда таким образом своих слуг не наказывала. И такая лютость во мне открылась, что, едва оклемавшись от порки, вознамерился, было, пустить княгине Просковье «красного петуха» под крышу. Да Господь устами матушки Марфы отговорил от страшного греха. Должно, из опасения мести моей и порешила княгиня Просковья отослать меня в дальнюю ее деревню, а как вошел я в возраст, то и отдали меня по ее воле в солдаты, чтоб иным дворовым неповадно было дерзить ей. Так и вышло по ее решению. Вот уже третий год в мундире и при оружии. И знаешь, княжна Луша, не жалею. Оно, конечно, и царская служба – не сплошное пиршество, да теперь многое зависит от меня самого. Командиры меня не бьют, видя мое радение и прилежание в службе. Бог даст, в отставку капралом выйду… Я, скажу тебе по секрету, в вашем имении у священника грамоту учил. Уже малость читать и писать обучен, и счет аж до конца первой сотни знаю беспромашно!

– Ты молодец, Филиппок. А тебе доводилось воевать с казаками? Ну, с теми, кто пристал к Степану… – княжна едва не добавила отчество «Тимофеевичу», но вовремя остановилась. – К Степану Разину?

– Под Пензой, как сюда, к князю Борятинскому ехал, скопом на меня пытались навалиться крестьяне какого-то тамошнего дворянина, но я отстрелялся из ружья и пистолей, да мой конь вынес, не угнались разбойники. – Филипп поведал этот случай не без гордости, словно хотел показать княжне Лукерье, что он уже далеко не тот подросток, каким она его знала в имении родителей.

– А назавтра тебе надо будет идти на сечу? Ведь ты прислан к князю Борятинскому как гонец из Москвы? – допытывалась княжна Лукерья – ей не хотелось, чтобы друг детства схлестнулся в сабельной сече с Михасем или Ромашкой. Зная их силу и навык, княжна заранее жалела Филиппа.

– Думаю, князь отошлет меня сызнова в Москву, в Стрелецкий приказ с реляцией о своей победе над ворами, которые стоят скопом вокруг Уреньского городка на засечной черте, – со вздохом ответил Филипп, показывая тем самым княжне Лукерье, что он хотел бы принять участие в сражении с разинцами, чем-нибудь отличиться и чтобы его имя попало в победную реляцию воеводы Борятинского самому государю Алексею Михайловичу.

– Князь Юрий Никитич так уверен заранее в неминуемой победе? – поинтересовалась княжна Лукерья. И насторожилась, ожидая ответа.

Филипп кивнул головой в знак подтверждения ее слов, дернул за повод, чтобы конь не сворачивал вправо, норовя идти подальше от возка, у которого поскрипывало правое колесо.