Беглая княжна Мышецкая

Избушка оказалась столь крохотной, что кроме как на полу у побеленной известью печки и постелить не нашлось места. На лавке спали три крохотных девчушки, их мать улеглась, было, с бабкой на печке, где вместо перины лежали потертые суконные подстилки. Женщина с полным приветливым лицом хотела согнать на пол детишек, чтобы на лавке легли негаданные гости, но княжна Лукерья решительно воспротивилась этому, сказав тихонько, чтобы не разбудить посапывающих девчушек:

– Пусть спят, набегались за день. На полу зябко им будет от двери, могут застудить себя, а мы привычные, поспим и здесь. Алешка, помоги Дуняше внести мой сундучок, да и сам где ни то поищи себе место вздремнуть.

– Я в возке прилягу, – беззаботно отозвался услужливый возница. – Оно, конечно, одному будет свежо на ветру, вот если бы Дуняша согласилась со мной одним рядном укрыться. А я бы ей рассказал, кто это родился и ни разу не умер! Поди, и не знает.

– Вот я тебя живо согрею увесистой кочергой! – тут же ответила девушка и для пущей острастки сделала вид, что ищет в углу у печки грозное бабье оружие.

– Бегу прочь! – засмеялся Алешка, замахал руками и попятился к хлипкой, на кожаных петлях двери. – А сундучок я и сам внесу, без этой ворчливой кикиморы болотной!

– Это я-то кикимора? – Дуняша, видно было по ее гневом вспыхнувшим глазам, рассердилась теперь не на шутку, и болтливый возница счел за благо побыстрее ретироваться из избы, со смехом отмахиваясь от разъяренной девицы.

– Вот уж воистину волка на собаку в подмогу не зови! Ратуйте, люди добрые! – и со смехом захлопнул за собой дверь. Дуняшу развеселил этот болтливый нахаленок, она и сама не сдержала улыбку, погрозила через дверь вознице:

– Ишь, баламут непутевый! В рай просится, а умирать не хочет!

В полночь, когда военный лагерь уснул, княжна Лукерья тихонько подняла подругу, шепнула, чтобы не разбудить спящих на печи женщин, старшая из которых, лежа на спине, выводила разнотонные рулады храпа:

– Одевайся, Дуняша, мы сейчас уйдем отсюда потихонечку.

– Куда? Кругом тьма непроглядная, – отозвалась Дуняша, со сна не понимая, чего от нее хочет княжна.

– Ты же хотела повидать своего Данилку, – напомнила ей княжна Лукерья, понимая, что только этим именем она может привести в сознание свою спутницу.

– Ой, хочу, княжна Луша, а где он? – сон действительно слетел с девичьих глаз в один миг.

– За речкой. Там завтра сражение будет. Надобно до начала той баталии перебраться на засечную черту.

– А ну как нас схватят казаки? – засомневалась Дуняша, не ведая причины, которая заставляет молодую княжну так рисковать собой. – Хотя, ежели Данилушка у атаманов, он будет нам в обережение.

– Конечно, подруженька… Только у тебя там жених, а у меня муженек любимый, сотник стрелецкий, его Михасем зовут. К нему и тянется мое сердечко. Поспешим, путь неблизкий по лесу идти.

– Ой, как интересно! – чуть не воскликнула от восторга Дуняша, да вовремя прихлопнула рот широкой ладошкой. – А я и не знала! Алешку будем будить в подмогу? Страшно в лесу вдвоем!

– Про Михася никто не знал. Иначе воевода Иван Богданович не отпустил бы меня, разве что сковавши по рукам и ногам, да под крепким караулом как беглую монашку. Алешку будить не станем, сами уйдем. Бог весть, что у него на уме, еще заголосит на весь воеводский стан, не дадут и за околицу выбежать.

В сундучке у княжны Лукерьи под двумя нарядными платьями лежал чудом сохраненный от князя Милославского казацкий костюм, в котором ее ухватили в Надеином Усолье и привезли в Синбирск. Для Дуняши, узнав, что Иван Богданович дает ей в услужение девицу, княжна Лукерья неприметно заранее взяла одежду в холопском пристрое – портки, рубаху да короткополый кафтанишко с потертой шапчонкой.

– Как уйдем в лес подальше от караулов, в мужские одежды переоденемся, чтоб казакам не выказывать своих женских соблазнов, – пояснила княжна, укладывая одежду в походную котомку. Из просторной корзины, которую княжна назвала сундучком, достали женские верхние накидки, на голову надели недорогие повойники[26].

– Если ткнемся в караульных стрельцов, пусть думают, что мы местные крестьянки, – пояснила княжна Лукерья, сунула за пояс пистоли, кинжал укрыла в левом рукаве, чтоб долго не искать под накидкой. – Тихонько идем! – И первая пошла из горницы.

Дверь на кожаных петлях не скрипнула, собаку на подворье не держали, через тыльную часть двора, поднырнув под жерди, крадучись пробрались к опушке леса. Княжна Лукерья шла впереди, чутко прислушиваясь к малейшему лесному шороху, треску веточек под собственными ногами, размытому шелесту верхового ветерка над кронами.

Прошли не менее половины версты, когда она почувствовала, что кто-то столь же бережно крадется по их следу. С севера чуть сильнее потянуло верховым ветром, и по насыщенности влагой княжна Лукерья догадалась, что река Урень и ее прибрежные заросли уже рядом, быть может, в полусотне шагов.

– Дуняша, – еле слышно произнесла княжна, приблизив губы к голове подруги, – ты иди прямо, а я укроюсь за деревом. Хочу посмотреть, кто за нами кошачьим шагом пробирается.