Беглая княжна Мышецкая

– Только бы батька Степан поостерегся там, на Дону. Больно хитер старый Корнила Яковлев, этот лис не из одного капкана живым выскочил! Не умыслил бы и теперь какой подлости, поопасившись открыто биться с голутвенными.

– Хитер охотник, да и наш батька не волк-первогодок, сумеет счастливо избежать Корниловых капканов, – ответил и на свои же такие тревожные мысли Михаил Хомутов, потом добавил: – Пошел я подымать конных, чтобы под туманом укрыться от воеводских подглядчиков, а таковые наверняка сидят уже в кустах на Крымской стороне реки Урень.

– Иди, Миша. Да береги конных, зря ими не рискуй, только в крайнем случае бросай в атаку. Это моя последняя надежда от воеводских драгун, чтобы в спину не ударили. – Роман Тимофеевич полуобернулся к Ибрагиму, повелел: – Взбуди сына боярского капитана Тишку Бороноволокова, вели ему пушки изготовить и быть при них. Говорил мне, будто умеет сноровисто из тех пушек палить. Вот нынче и поглядим, каков этот капитан в деле окажется.

Капитан Тимофей Бороноволоков, сын боярский из Воронежа, доброй волей примкнул к войску Романа Тимофеевича, оставив службу в московском стрелецком полку у князя Борятинского по той причине, что по вине воеводы в свое время родитель капитана был казнен на Москве якобы за участие и подстрекательство стрельцов к бунту.

Тормошить долго стрельцов и казаков не пришлось – едва услышали команду сотника, враз были на ногах, оседлали коней и без гомона, пока над речной поймой клубился густой предрассветный туман, вышли из городка и отошли к опушке леса на взлобке, примерно в полуверсте от реки Урень вверх по течению. Приказав стрельцам и казакам укрыться в лесу, сам сотник спешился вместе с верными товарищами Еремеем Потаповым да Григорием Сухановым, который после известия о казни Никиты Кузнецова, казалось, и вовсе перестал разговаривать и отвечал на все вопросы, обращенные к нему, одним-двумя словами. Зато в сабельных сечах его рыжеволосая голова всегда мелькала в первых рядах дерущихся. На все уговоры Михаила Хомутова поберечь себя и не зарываться очертя голову отвечал с некоторой долей раздражения:

– Мне бы до самого воеводы дорубиться! Уж тогда бы… – и вновь умолкал, только крутые желваки ходили на скулах.

– Тот воевода не сунется в сабельную рубку, как простой драгун. Да и не стоит он того, чтобы сиротить четверых детишек, – напоминал другу Михаил Хомутов. – Каково им будет без родителя? Сын Ивашка куда ни шло – мужик будет, а три девчушки-сиротки кому будут нужны?

Григорий комкал рыжую бороду, отговаривался:

– На миру не умрут с голоду, Господь не допустит.

Еремей Потапов после того конфуза с воеводой Борятинским в сражении у реки Свияги и вовсе раздосадовался на свою неудачу, не переставал твердить в кругу друзей:

– Теперь мне его жирное обличье хорошо памятно, три ежа ему под зад! Хотя бы и в лягушачью шкуру обрядится с головы до ног – все едино признаю и для верности крутну голову глазами к пяткам! В таком-то разе не скоро сбежит…

Едва солнце подрозовило туман над поймой реки, как с ближних холмов поднялись и загалдели тучи черных грачей, которые ночевали близ городка.

– Покидают наши места, в отлет собираются, – негромко проговорил Еремей Потапов, наблюдая за шумной стаей птиц. – Грязницы[28] днями прошли, а грачи все еще в перелете, должно, теплая осень не дюже их подгоняла. Ишь, разгалделись, что малые ребята в речке, когда барахтаются в теплой воде. – Вздохнул, вспомнив оставленных дома жену Аленку да трех крепышей – погодков Андрюшку, Фильку да маленького любимца Еремушку, ладонью смахнул влагу от тумана с широкого, в оспинках лица.

– Грачи-то по весне воротятся к своим гнездам. Им ни царь на Москве, ни воевода на Самаре не указ и не помеха, – в тихом раздумье высказал свои невеселые мысли Михаил Хомутов, удобнее умащиваясь на влажный от росы валун, обросший вокруг пахучей полынью. – А вот нам к своим женкам и ребятишкам воротиться беспомешно будет непросто… Ежели, конечно, атаман Степан Тимофеевич не возьмет верх над злонравным боярством. Трудновато будет нашему батьке Степану, – добавил Михаил, откусывая былинку высохшего ковыля. И говорил это не столько для друзей, сколько самому себе, в то же время внимательно всматриваясь в низовую пойму реки, от которой медленно начал отрываться ночной туманный полог, постепенно тая под лучами все еще теплого октябрьского солнца. – Вот кабы ему в подмогу пришли казаки Запорожской Сечи, да яицкие казаки всей силой… И дружка нашего верного Митьки Самары нет рядом, в Астрахань отправлен батькой Степаном. По весне наверняка объявится дома, может, и с атаманом Максимкой Бешеным с Яика…

– Эге, зашевелился воевода Борятинский! – вдруг выкрикнул над головой Еремей Потапов. – Вона-а, появились его полки!