Беглая княжна Мышецкая

– Будешь добивать? Тогда поспеши, а то сами помрем…

Княжна Лукерья брезгливо скривила губы, не сочла нужным что-то говорить с извергом, пошла к белому коню.

– Поехали с Богом от этого чертова логова! Как бы другой дозор не наскочил, ежели мои выстрелы слышны были на тракте.

– А эти… двое? Они еще живы, вона как корчатся, – напомнила сердобольная Дуняша, глазами указывая на двух драгун, которые со стоном ползали по опавшей листве и иголкам сосны у дерева, справедливо ожидая еще одного, смертельного удара саблей по голове.

– Тебе их уже жаль? – без удивления спросила княжна, отлично понимая состояние души у девицы: саму спасли от позорной смерти, и она уже готова простить насильникам их проступок. – Они бы, поиздевавшись над тобой, непременно лишили бы жизни, чтобы не всплыл позор их деяний. Подлым людишкам по делам и награда… Пусть Господь теперь сам их жизнями распорядится, как сочтет нужным. Давай помогу в седло сесть! – негромко высказалась княжна, посадила девицу на коня и сама вскочила в чужое седло легко и привычно.

Разобрав поводья, не оборачиваясь на тех, кому оставалось счастливого случая ждать у сосны в надежде, что их довольно скоро найдут и отвезут к лекарю, быстро двинулись лесом на запад, убоявшись выходить на тракт из-за возможной погони: исчезновение княжны Лукерьи и ее служанки из воинского лагеря вместе с доверенным человеком воеводы князя Милославского не могло не вызвать тревоги у князя Борятинского, а стало быть, и скорого розыска по всей округе.

– Позволь, княжна Луша, я каурого коня моему Данилушке подарю? – спросила Дуняша, когда от страшного места стычки с драгунами отъехали с версту и на щеках девицы вновь заиграл румянец молодости и здоровья. – Вдруг он в войске атамана да без коня?

– Конечно подари, – охотно ответила княжна Лукерья, и в ее сине-серых глазах засветился озорной огонек. – Только поначалу давай переоденем на тебе одежду, а то все казаки с ума посходят, увидев твою почти голую грудь, – засмеялась она, заметив смущение служанки. – Было отчего несчастным драгунам голову потерять, узревши такой соблазн!

Дуняша застеснялась, потом так же, с улыбкой, отозвалась на шутку своей госпожи-избавительницы:

– Я чуть рассудка не лишилась, когда эти дьяволы из леса выметнулись! Даже и теперь будто мороз кожу дерет, как вспомню их вытаращенные от удивления глаза – девица в лесу и одна! Кричали мне: «Холопка беглая!» Думала, тут мне и погибель…

– На то воля Божья была, чтобы я успела, – задумчиво проговорила княжна, а через час лес неожиданно оборвался и впереди открылась широкая пойма реки Урень, крепостные строения Уреньского городка и оба войска вдали, готовые к сражению.

2

– Миша, братка, вставай! – голос верного друга Ибрагима разом прогнал чуткий сон, в котором он – вот уже в который раз! – осторожно ступает по гулким коридорам просторного терема князя и воеводы Милославского, отыскивая, в какой именно горнице содержится под крепкими запорами его милая Луша. И всякий раз, кем-то разбуженный, не может хотя бы во сне отыскать и обнять невенчанную жену.

– Что, уже пора? – Михаил Хомутов поднялся, шелестя сухой соломой, на которой спал как убитый, хотя и видел тревожный сон, привычно отыскал у бока шапку, пояс с саблей, два заряженных пистоля. Над ним высился Ибрагим, темноволосый, щеки выбриты до синевы, в темно-карих глазах – тревога, какая бывает у ратных людей перед сражением, победить в котором не так уж много возможности: малообученное войско восставших против регулярных полков воеводы Борятинского.

– Атаман Ромашка звать велел, – негромко пояснил Ибрагим и первым, пригнув голову в дверях, покинул сеновал, где продолжали отдыхать самаряне, взятые им из Надеина Усолья в этот поход на засечную черту вместе с атаманом Романом Тимофеевичем. Взял только конных стрельцов, а пешие во главе с сотниками Янкой Сукиным и Алешкой Торшиловым остались в Надеином Усолье оберегать Самару со стороны Синбирска и нести дозор на Переволоке.

Рассвет едва забрезжил, было прохладно, ветрено, но славно и то, что с неба не моросило обычным в эту пору затяжным холодным дождем. Атаман Роман Тимофеев, опоясанный алым кушаком, за который засунута сабля в серебряных ножнах и два пистоля, стоял неподалеку от главной проезжей башни сторожевого городка Урень, пристально всматриваясь в противоположный берег, где готовились к выходу в поле стрелецкие полки. Рядом с походным атаманом стояли сотники новоприбывших казаков от окрестных сел со своими пятидесятниками, здесь же были и командиры над пахотными мужиками из-за реки Суры. Легкий дымок от сторожевых костров витал над их головами, тихий говор смолк, когда Михаил и Ибрагим подошли в атаману, и Роман Тимофеевич поднял руку, призывая к тишине.