Беглая княжна Мышецкая

– Дуняша, Дуняша! – на всякий случай она прикрыла рот служанки ладонью, потрясла за плечо, а когда та в испуге открыла глаза и принялась озираться по сторонам, зашептала: – Где-то рядом драгуны. Ты сиди здесь тихо, я проберусь к опушке, разведаю, что там и как.

Сробевшая Дуняша в ответ лишь кивнула головой, подняла накидку с хвойного слоя, подала ее княжне. Надев накидку, чтобы было не так холодно, княжна стала осторожно пробираться между деревьями, придерживаясь восточного направления, и с каждым десятком шагов звуки большого скопления людей, лошадей и телег становились все отчетливее. Когда, по ее предположению, до тракта оставалось не более полусотни шагов, слева послышались отдаленные выстрелы, а на тракте явно всполошились, потому как теперь уже отчетливо доносились громкие выкрики, ржание коней и протяжный скрип плохо смазанных тележных колес. Княжна Лукерья ускорила насколько это было в лесу возможно шаг, и вот в прогале между деревьями замелькали конские крупы, чем-то нагруженные телеги и мужики на телегах – в домотканых армяках и в мурмолках, за телегами быстро проехали с десяток верховых, тоже не в драгунских мундирах.

«Обоз идет к атаману Ромашке, – догадалась княжна Лукерья. – Стало быть, мы правильно шли. Но кто стрелял? Неужто подоспели за ночь стрельцы полковника Бухвостова и пошли в угон за обозом? Ежели пешие – не возьмут, а вот верхоконные легко настигнут… Надо позвать Дуняшу, побежим вслед за обозом!»

Не мешкая и не предчувствуя беды, княжна смело побежала лесом к тому дереву, где осталась ждать ее служанка, и, когда оставалось не более тридцати шагов, из-за густых кустов ей в уши ударил отчаянный женский крик:

– Карау-ул! Помогите!

«Да это же моя Дуняша! Кто-то пытается ее ухватить!» – тут же поняла княжна и кинулась вперед, теперь уже не таясь и не думая об опасности, которая и ее могла подстерегать, потому как не ведала, много ли врагов наскочило на место их ночевки. Главное – спасти девушку, за судьбу которой она ответственна не только перед князем Милославским, но и перед Богом!

У толстого ствола вековой сосны два драгуна крутили руки девушке, а третий то закрывал ей рот грубой ладонью, то нетерпеливо, с треском, рвал на ней мужской наряд, выкрикивая сбивчиво:

– А вот мы поглядим, каков тут мужичишка… с такими-то пышными грудями! Поглядим, не сгодится ли лебедушка к нашему столу, в свежем виде! Дьявол, не кусайся, холопка беглая, прибью!

Оружие драгун – три пики валялись в стороне от сосны, до них хозяевам не враз-то протянуть руки…

– Луша-а! – закричала обезумевшая от страха девушка, сообразив, что задумали сотворить с ней трое грубых мужчин, давно оставивших своих жен неведомо в каких городах и весях…

Княжна Лукерья выхватила пистоли, мельком убедилась, что они готовы к стрельбе, вмиг очутилась рядом и с десяти шагов без промаха выстрелила раз за разом. Эта пальба почти в упор для драгун была столь неожиданной, что двое выпустили девушку и опрокинулись по обе стороны, корчась в судорогах на вспаханной ногами хвойной подстилке, а третий, окаменев от сознания, что ему тоже суждено поплатиться за свой постыдный поступок, продолжал держать в стиснутых пальцах правой руки край разорванной рубахи девушки, отчего пышная грудь Дуняши, что называется, увидела божий свет среди белого дня, который, правда, еще только начинался.

– Господи, прости! Господи, прости, бес попутал, ни в жизнь более… – залепетал, крестясь, третий драгун. Шикарные усы задергались в нервном тике, а только что пылавшие румянцем щеки стали покрываться мертвенной желтизной.

– Не простит, мерзкий насильник! Ты хуже Батыевых татар, которые врывались в русские поселения! Так на татарине не было креста православного, а у тебя он на шее висит! Прими смерть по делам своим! – Третий выстрел грянул так громко, что Дуняша невольно схватилась за голову, а ее широко раскрытые глаза в изумлении смотрели на княжну Лукерью, которая в этот страшный миг была так похожа на богиню возмездия…

Неподалеку с привязи рвались три перепуганных коня под седлами. Всхрапывая, они пятились от дерева, косились на людей, занятых непонятными для них делами.

– Дуняша, можешь держаться в седле? – живо спросила княжна, видя, что испуг почти прошел и она вот-вот бросится ей в ноги благодарить за избавление от страшного позора.

– Могу, княжна Луша! В деревне доводилось ездить…

– Вот и славно. Садись в седло вороного, а я на белом поеду. И третьего коня прихватим. Да, чуть не забыла – драгунские пистоли и сабли забрать надо, перед сражением не лишние будут!

Пистоли драгун торчали в приседельных карманах, пояса с саблями княжна сняла быстро, стараясь не испачкать руки о кровь, которая текла у одного из груди, а у другого, с черными кудрями, сквозь пальцы, которыми он зажимал рану на правом боку. Встретившись глазами с княжной, драгун сквозь гримасы боли хрипло выговорил, стараясь придать лицу менее страдальческое выражение – не хотелось выказывать перед женщиной свой страх умереть вот так, в диком лесу и без отходной молитвы священника: