Беглец

— Люблю, когда веселое играют. Играй, дядя Веня, а то тут со скуки помрешь.

— Вы… Ты кто такая? — прорезался наконец голос у официально назначенного сторожем Федора Михайловича.

— Катька Сучкова! — не веря самому себе, воскликнул Вениамин. — Ты, что ль? По внешности вроде смахиваешь. А на серьезе соображать, никак здесь находиться не можешь.

— Что значит, не может, если находится? — продолжал сердиться Федор Николаевич. — Какая Сучкова? Турнаевская? Так она ещё весной померла.

— Лично на её поминках присутствовал, — согласился Вениамин.

Женщина попятилась, отступая в тень, и почти слилась с темнотой. Слышался только её голос.

— Тогда померла, сейчас опять живая. Играй, дядя Веня. Лучше тебя у нас никто не играл. Такой был красивый… Кучерявый… Бабы все как одна по тебе сохли. А сейчас белый весь стал, как Дед Мороз. (Хохотнула.) Куда что подевалось? Ежели здешних развлекать заявился, то они поразбежались кто куда. Хожу тут одна, как курица. Людей только пугаю.

— Зачем ходишь, если померла? С какой такой целью? — продолжал сердиться Федор Николаевич.

— Чего зря спрашивать? — печально отозвалась «покойница». — Померла и померла. Всё, как у людей. И им хорошо, и мне без забот. Обувки только по такой грязи не напасешься. Хорошо калоши сыскала в девятой палате. Большие только, соскакивают.

— Дожили, что ножки съежили, — отозвался недоумевающей репликой Вениамин.

Не выдержал наконец и отец Дмитрий:

— Грехи наши тяжкие. Разве со смертью в игрушки играют? Бог накажет.

Женщина, отступив ещё дальше в тень, всхлипнула:

— Он меня уже наказал. Хожу, как курица, ничего не вижу…

— Бля буду! — закричал Вениамин. — Точно Катька Сучкова! Телом только поменела. Раньше гладкая была…

— Сам говоришь — померла, — продолжал не верить в случившееся Федор Николаевич.

— Ну. А теперь живая, — продолжал настаивать на своем ошалевший от случившегося Вениамин. — Говорю — на поминках присутствовал. Просили грустное что-нибудь сыграть. Из оперетты «Мистер Икс». — И неожиданно запел:

Устал я греться у чужого огня,Но где же сердце, что полюбит меня…

Пел неплохо. И голос был неплох. И мелодия та самая.

— Да погоди ты! — оборвал его Федор Николаевич. — Где она?

— Ошибочка, выходит, получилась, — грустно пояснил Вениамин.

— Вы про что? — заинтересовался отец Дмитрий.

— Про поминки. Так нажрались, что и живого могли закопать. Или наоборот.

— Как это наоборот? — не понял Федор Николаевич.

— А хрен его знает. Как бывший комсомолец, в воскресших покойников не верю и прошу не запутывать. В Бога тоже не верю.

— Спаситель для того и явился в этот мир, чтобы грешные души от заблуждений уберечь, — перекрестился отец Дмитрий.

— Тогда вопрос. Есть у меня душа или нет?

— Душа есть у каждого, — снова перекрестился отец Дмитрий.

— А вот и врешь, святой отец! Лично я свою давно уже пропил и прогулял. Одно время она у меня вот здесь находилась… — погладил Вениамин ладонью гармошку. — Но как только ревматизмы всякие начались, отсюда тоже… — Махнул рукой и присвистнул. — По причине хренового сгибания пальцев. Так что души у меня теперь не имеется. Поэтому ни Бога, ни покойников мне бояться не резон.

Продолжая ерничать, он растянул гармошку и нарочито громко запел:

Не кочегары мы не плотники,И сожалений нет о том, о сем,Пропили мы свои исподники,

А скоро и жену пропьем.

— Когда она у тебя была жена-то?! — проворчал Федор Николаевич.

За перебранкой и разговорами они не сразу услышали, как к дому почти неслышно подъехали машины.

Позднее застолье

Подъехали тихо по бывшей аллее и остановились, ожидая, что скажет Зотов. Ещё на подъезде он приказал фары потушить, чтобы в темноте приглядеться и разобраться в окружающей незнакомой обстановке. Все молчали. Наконец Зотов разочарованно проворчал:

— Честно говоря, ожидал более впечатляющего вида.

— В такой темноте вообще ничего не разобрать. Развалины какие-то… — проворчала Ольга.

— Все-таки бывшая генеральская усадьба… — так, что ли, на указателе значилось?

— Стиль ампир, — подхватил реплику Зотова Бова. — При солнышке обозначится более отчетливо. Имеются наглядные доказательства… Включи свет, — попросил он шофера, и когда в салоне зажегся свет, открыл покоящийся у него на коленях ящик, не глядя достал из него лежавшую сверху фотографию и протянул её Зотову. Наверняка был уже готов и к неизбежному первоначальному разочарованию, и к последующим возможным вопросам.

— Примерно так все это выглядело, — объяснил он содержание своего первого экспоната.