Беглый огонь

— Хозяева машины.

— Дошло наконец?

— Что именно?

— Ты думаешь, укокошил мелких сопляков, бандитов?

— А они были крутые мафиози?

— Дурак. — Она быстро налила себе еще стаканчик, выпила содержимое. — Просто мне теперь некуда возвращаться. И Ларе с Машкой тоже. По твоей милости. — Девушка вздохнула. — Ты укокошил сына председателя Кленовского горсовета, понял?

Чего ж тут не понять? При хорошей постановке потянет на теракт. Так что сообщение меня не обрадовало. Но и огорчило не слишком. Все это то ли будет, то ли нет. Где я и где будущее? То-то. Да и что это добавит к моим грехам?

— Начальственный сынок — это блондин?

— Да.

— А дружки?

— Они к районной «золотой молодежи» не относятся. Так, шушера.

— И велик ли город этот Кленовск?

— Велик или мал, а нас с девками теперь возьмут в оборот.

— Бандиты?

— И бандиты, и менты… Не вижу я в наше обормотное время между ними особой разницы.

— А вот это напрасно.

— Ты лучше скажи, странник, что нам теперь делать?

— Уехать.

— Куда?!

— Мир велик.

— Велик… велик… — Таня уронила голову на руки и залилась слезами. — Он-то велик, да кому нужны три девки-недоучки в этом великом мире? Это для тебя, может, мир и велик, а для нас он — как барак за забором. С колючкой и вышками по углам.

— А по шубейкам этого не скажешь.

— Фантики. Обертки для конфеток. К тому же — жалкая греческая дешевка.

— Но мех-то настоящий?

— Угу. Только что мы, пумы, чтобы жить теперь в этом меху да в зимнем лесу?

Поскольку вопрос был риторический, то, вместо ответа, я приложился к матерой квадратной бутылке и отхлебнул изрядный глоток доброго шотландского виски. Ибо ничего утешительного барышням пообещать не могу: если с ними заберут, то со мной — точно не отпустят. Да и… Все мы несем ответственность за собственную жизнь с младых ногтей, и в один прекрасный понедельник начать новую еще никому не удалось. Я не фаталист, но лучшее, что могу сделать, — это вернуть барышень на круги своя или, по желанию, вытащить их из опостылевшего Кленовска и опустить на материк, именуемый «земля». А дальше — вольному воля. Вот только…

Всегда есть выбор: поступиться свободой ради безопасности, а свобода — это как раз то, чем люди охотнее всего жертвуют.

Девушка молчала, отрешенно глядя в ведомую ей точку на ветровом стекле. Ей предстояло принять решение, а делать это она, живя в образе ночной бабочки, совершенно отвыкла, если вообще умела когда-нибудь. Ибо как раз за собственным решением следует ответственность, которую нельзя переложить ни на кого. Даже если все сложится не просто неудачно, а из рук вон плохо. Испорченная, незадавшаяся жизнь для многих часто и беда небольшая, если можно обвинить в этом родителей, пьяницу мужа, семью и школу. Мазохистское удовольствие, получаемое от созерцания собственного «невиноватого» ничтожества, вполне компенсирует многим все остальное.

Татьяна докурила сигарету, решительно ткнула бычок в пепельницу:

— Ладно. До Лесоозерска подкинешь? Четыреста кэмэ.

— Даже с гаком.

— Ну так как?

— Взялся за гуж — полезай в кузов. Народная мудрость.

— У меня там родители. У девчонок — мужья. В Кленовске мы учимся заочно. В торговом колледже. Перекантуемся.

Закатывать глаза и причитать по поводу того, что почивающие на заднем сиденье голые красотки оказались замужними дамами, я не стал. Красиво жить не запретишь, даже после расписаловки в ЗАГСе. Единственное, что меня смущает, — вряд ли мужья примут супружниц в лоно семьи с непосредственной радостью, если заявятся они в чем мать родила. Ну да как гласит предание, Господь дал мужу глаза, чтобы тот мог взглянуть на художества жены во всей первозданной наготе, а лукавый даровал жене язык, способный убедить вышеупомянутого мужа в том, что все произошло не токмо исключительно по его вине, но делалось всецело для его пользы! Пусть с этим спорит кто угодно, только не я!

— Бензина хватит?

— Там, под брезентом, канистры три заныкано.

— Раз так, поехали.

Четыре сотни километров я отмотал за пять часов, благо ночная дорога была пустынна. И в славный город Лесноозерск въехал по указанной мне Таней объездной, чтобы миновать недремлющее око гаишного поста: навороченная тачка с иногородними номерами вызывает у служивых, помимо раздражения, еще и зуд в ладонях. Понятно, кое-какие деньги были: я реквизировал у покойных не только оружие. Но нарываться лишний раз — зачем?

Расставание с попутчицами прошло ровно и без осложнений. Проснувшиеся подруги выглядели помято и мутно таращились в скупо освещенное пространство вовне, пытаясь разобрать, где находятся и куда подевалась развеселая компания дружков; Таня не стала их посвящать в особенные детали; когда подъехали к одинокому деревянному частному дому за добротной оградой, барышня дала знак тормознуть, слетала на разведку, вернулась:

— Все замечательно. Предки на работе, брат — в школе.

Подруги, озираясь на меня боязливо, последовали за девушкой. Таня вернулась через несколько минут:

— Может, зайдешь?

Я покачал головой:

— Не могу.

Протянул ей пять сотен с портретом Франклина.

— Нет! — замотала она головой. — Неужели ты думаешь, что ночью я…