Белая масаи. Когда любовь сильнее разума

Мы возвращаемся к сомалийцам, и я заказываю ту же еду. Сегодня я проделала путь до ресторана без посторонней помощи. Принимать пищу уже намного легче. Я потихоньку начинаю снова чувствовать тело живым. Живот перестал быть впалым. В номере я впервые за долгое время смотрюсь в зеркало. Лицо не узнать. Глаза огромны, скулы угловаты. Перед отъездом Лкетинга покупает несколько кило жевательного табака и сахара. Я – рис и фрукты. Первые километры отнимают много энергии, потому что приходится постоянно переключаться с первой передачи на вторую, да еще и сцепление выжимать. Лкетинга, сидящий рядом, помогает, надавливая мне на бедро. Я еду как в трансе, и через несколько часов мы наконец добираемся до украшенной к празднику площади.

Церемония

Даже будучи измученной болезнью, я нахожу в себе силы поразиться изменениям. Женщины построили новую деревню практически из ничего. Больше пятидесяти хижин! Жизнь кипит. Над каждой крышей поднимается дым. Лкетинга ищет хижину матери, а я жду возле машины. Ноги дрожат, руки ноют. Вскоре вокруг меня собираются дети, женщины и старики. Все смотрят на меня. Я надеюсь, что Лкетинга скоро вернется. И вот он появляется в сопровождении матери. Она хмурится, глядя на меня: «Итак, у нас малярия?» Я киваю, едва сдерживая слезы.

Мы выгружаем вещи и запираем лендровер. Чтобы добраться до дома матери, нужно пройти около пятнадцати хижин. Путь наш устлан коровьим навозом. Оно и понятно: все привезли с собой своих животных. Сейчас животные на выпасе и к вечеру вернутся домой.

Мы пьем чай, и мать взволнованно разговаривает с Лкетингой. Позже я узнаю, что мы пропустили два из трех праздничных дней. Мой мужчина расстроен и кажется встревоженным. Мне жаль. Будет собран совет старейшин, где решится, допускать ли Лкетингу к празднику и что вообще с ним делать дальше. Мать, которая тоже является членом этого совета, много ходит по округе, навещая самых важных людей. Празднество начнется, когда стемнеет и вернутся животные. Сидя перед хижиной, я наблюдаю за происходящим. Лкетинга беседует с двумя воинами, пока те украшают и раскрашивают его. Среди хижин царят напряжение и суета. Я чувствую себя брошенной и забытой. Никто не сказал мне ни слова на протяжении нескольких часов. Скоро вернутся коровы и козы, а затем наступит ночь. Мать возвращается и обсуждает что-то с Лкетингой. Кажется, она немного пьяна. Старики здесь пьют много браги.

Я наконец уже хочу знать, что здесь происходит. Лкетинга объясняет, что он должен зарезать большого быка или пять коз для старейшин. Тогда они будут готовы допустить его к праздничной церемонии. Сегодня перед хижиной матери они произнесут благословение и ему позволят возглавить танец воина, дабы все узнали, что он прощен за свой вопиющий проступок, который обычно наказывается изгнанием. Я безумно этому рада. Но он говорит, что сейчас у него нет пяти коз. В лучшем случае две. Остальные беременны, и их никак нельзя убивать. Я советую ему купить коз у родственников. Достаю пачку денег и протягиваю ему. Сначала он отказывается, ибо знает, что сегодня каждая коза будет стоить в два раза дороже. Но мать кладет конец его сомнениям. Лкетинга берет деньги и при первых звуках колокольчиков, возвещающих о возвращении животных, покидает хижину.

Тем временем жилище потихоньку полнится женщинами. Мать готовит угали – национальное блюдо из кукурузы. Все много говорят. Хижина скудно освещена огнем. Время от времени кто-нибудь пытается заговорить со мной. Рядом сидит молодая женщина с маленьким ребенком и сначала восхищается моими руками, увешанными украшениями масаи, потом осмеливается и дотрагивается до моих длинных прямых волос. Она смеется и указывает на свой лысый череп, украшенный лишь ниткой жемчуга. Я качаю головой. Мне себя лысой представить трудно.