Белая масаи. Когда любовь сильнее разума

Мать сидит в хижине пьяная. Мальчики включают магнитофон. Он вызывает огромный интерес у всех присутствующих. Любопытные воины собираются вокруг устройства, которое Джеймс ставит на землю. Лкетинга первым догадывается, что это такое. Его лицо сияет, когда он узнает голоса знакомых моранов по их крикам или пению. Пока одни смотрят на магнитофон, вытаращив глаза, другие с опаской ощупывают его. Лкетинга с гордым видом ставит магнитофон на плечо, и некоторые мораны снова принимаются танцевать.

Становится холодно, я возвращаюсь к хижине. Джеймс собирается переночевать у друга, а мой возлюбленный отправляется в лес с остальными. Я снова слышу отовсюду шум. Вход в хижину не закрыт, поэтому я иногда вижу мелькающие ноги. Я очень рада бы снова вернуться в Барсалой. Одежда прокуренная и грязная, а тело требует воды, не говоря уже о волосах.

Утром первыми в хижину забираются ребята. Мать готовит чай. Вскоре появляется голова Лкетинги. Заметив мальчиков, он сердито говорит с ними. Мать тоже вставляет пару слов, и мальчики уходят без чая. На чаепитие остаются Лкетинга и другой моран. «В чем проблема, милый?» – спрашиваю я, немного сбитая с толку. После долгой паузы он объясняет, что это хижина воинов, и совсем юным мальчикам здесь не место. Джеймс должен принимать пищу в другом доме, где сын хозяйки одних лет с ним. Мать упрямо молчит. Я расстроена, что не разговариваю по-английски, и в то же время мне жаль изгнанных мальчиков. Ничего не поделать – придется смириться с этими правилами. Я интересуюсь, долго ли мы еще здесь пробудем. Мне отвечают, что еще примерно два-три дня, а потом каждая семья вернется на прежнее место. Я в ужасе, что еще так долго просижу без воды, в коровьем навозе и мухах. Мысль о Швейцарии снова подкрадывается ко мне. Я все еще очень слаба. Чтобы справить нужду, я никогда не захожу в лес дальше, чем на пару метров. Я хотела бы вести нормальную жизнь со своим парнем.

Днем отец Джулиано приносит бананы и письмо от мамы из Швейцарии. Я сразу ободряюсь, хотя мама пишет, что очень переживает, что давно не получала от меня весточки. Мы с отцом-миссионером обмениваемся парой слов, затем он уходит. Я сажусь писать ответ. О малярии упоминаю лишь вскользь, чтобы зря не беспокоить маму. Пишу, что, возможно, скоро приеду в Швейцарию. Я собираюсь передать письмо миссионерам по возвращении. Маме придется ждать его три недели.

Наконец мы отправляемся домой. Быстро укладываем вещи. Все что возможно, уже забито в лендровер, остальное мать привязывает к двум ослам. До ее хижины в Барсалое путь неблизкий, поэтому я направляюсь к реке. Лкетинга не хочет оставлять машину без присмотра, и мы едем дальше по пересохшему руслу до места, где нас никто не потревожит. Я снимаю прокуренную одежду, и мы наконец-то как следует моемся. По мне стекает черная мыльная пена. Я буквально заросла копотью. Лкетинга терпеливо, в несколько приемов, моет мне голову.

Давненько я не видела себя голой, и теперь замечаю, как похудели ноги. После водных процедур я чувствую, будто заново родилась. Закутавшись в кангу, принимаюсь стирать одежду. Как всегда, смыть грязь холодной водой довольно проблематично, но при наличии достаточного количества порошка с этим можно справиться. Лкетинга тем, что помогает мне стирать мои юбки, футболки и даже нижнее белье, доказывает, как сильно он меня любит. Никакой мужчина не стал бы стирать женскую одежду.

Мне очень нравится наше единение. Мы развешиваем мокрую одежду на кустах и раскаленных камнях. Садимся на солнышке, я в канге, Лкетинга – без всего. Он вытаскивает маленькое карманное зеркальце и начинает при помощи специальной художественной палочки раскрашивать лицо оранжевой охрой. Своими длинными изящными пальцами он делает это весьма искусно, и мне доставляет удовольствие наблюдать за ним. Он выглядит фантастически, и я наконец снова чувствую растущее желание. Лкетинга смеется: «Почему ты все время смотришь на меня, Коринна?» – «Ты очень красив», – отвечаю я. Но Лкетинга качает головой и говорит, что так говорить нельзя, потому что это приносит людям несчастье. Одежда сохнет быстро. Собравшись, мы едем дальше. Остановившись в деревне, заходим в чайный домик, где, помимо чая, можно купить мандази – небольшие кукурузные лепешки. Постройка представляет собой что-то среднее между бараком и большой хижиной. На земле – две печки с кипящим чаем. Доски вдоль стен служат скамейками. Там сидят трое старейшин и два морана. Они приветствуют нас: «Supa moran!» – «Supa», – отвечаем мы. Мы заказываем чай, и, пока два воина разглядывают меня, Лкетинга начинает разговор с тех же вступительных слов, которые я теперь уже понимаю. Здесь каждого незнакомца принято спрашивать, как его зовут, где он живет, как поживает семья и домашние животные, откуда он пришел и куда направляется. Затем обсуждаются недавние события. Это здесь почти как газета или телефон в городе. Так разговаривают с каждым встречным. Однако двое моранов еще хотят знать, «кто такая эта mzungu». Затем разговор заканчивается, и мы отправляемся дальше.