Белладонна

Я шёл, куда глаза глядят. Глаза глядели по сторонам, а вот ноги сами несли в роддом, хоть сегодня у меня был выходной. Повесив уличную одежду в шкафчик, переоделся в оперформу, поднялся на первый этаж – там было пусто. Со второго, из патоложки, слышались голоса. На них я и двинулся. В палате «девулечек» я увидел троих – Берзина, Машу и грузную пожилую женщину с волевым лицом, изборождённым глубокими морщинами. Пострижена она была словно мальчишка. Только мальчик вышел какой-то усталый, недобрый и совсем седой. Маша обернулась, улыбнувшись мне одними глазами. «Мальчик» заметила меня, уставилась в упор и властно спросила:

– Вы кто?

– Я… я Миша… Михаил Дёмин, на практике у вас.

– Миша – это в песочнице! – пророкотала «мальчик». – Зовут как?

– Михаил Владимирович, – немедленно исправился я.

– Уже лучше, – констатировала «мальчик». – Вы дежурите сегодня?

– Нет.

– Зачем пришли?

– Истории посмотреть и вот Ма… – я осёкся – … коллегу доктора Сапожникову спросить, как прошло дежурство.

Берзин наблюдал за бесплатным цирком со снисходительной улыбкой.

– Мария Дементьевна, вы меня отпускаете?

«Мальчик» сразу потеплела, её голос покинули стальные нотки.

– Шалун вы, Аристарх Андреевич! Вы же здесь заведующий, не я.

– Мария Дементьевна, – неотразимый Берзин подкатился к «мальчику», взял её под ручку, – для вас я просто уходящий домой дежурант и молодой, надеюсь… – он заговорщицки подмигнул – … молодой человек.

– Идите уж, Аристарх Андреевич! Жена-то заждалась, поди!

Берзин склонился, поцеловал руку Марии Дементьевны, улыбнулся нам с Машей и ретировался.

– Машунь, дай мне пять минут, в две истории заглянуть, и пойдём отсюда. Это кто?

– Громилина. Старейший доктор больницы. Я буду в раздевалке.

Я быстро влез в интересующие меня истории. Вернулся в палату.

– Хвостикова, выйдите, пожалуйста, в коридор. – Хвостикова подошла неуклюжей утиной походкой. – Вы питьевой режим нарушаете? – Та молчала. Потом помотала головой: нет. – Давайте ваш питьевой дневник!

Женщина протянула мне тощую свёрнутую трубочкой школьную тетрадку. Я открыл, пробежал писульку глазами, пристально посмотрел в лицо.

– Татьяна Филипповна! – она подняла взгляд. – Татьяна Филипповна! Я не могу жить у вас под кроватью и контролировать каждый ваш шаг. Если вы будете превышать объём жидкости и совсем не откажетесь от соли, мы не сможем помочь так, как поможем, если вы будете оставаться в пределах. Вы меня поняли?

Постовая уже донесла: вчера Хвостикова схрумала четверть, если не половину солёного огурца, контрабандой принесённого соседке по палате. Но соседка-то без видимых отёков, хрен бы с ней, а для Хвостиковой каждый выкрутас смертельно опасен.

Кивнула – «поняла». Ни хрена ты не поняла. Тебе плохо. Тебе хочется пить. У тебя язык прилипает к нёбу. Но тебе нельзя пить столько, сколько хочется. Тем более нельзя ничего солёного. Потому что преэклампсия. Будешь пить без меры, будешь жрать соль – убьёшь и себя, и ребёнка.

Я вздохнул.

– Идите в палату, Татьяна Филипповна. И не нарушайте. Вы же взрослая женщина. Вам тридцать девять. Вы мне в мамы годитесь! Ну, что же вы…

Потупилась, тихо ушла. Ладно, буду надеяться, что подействовало. Я пошёл на пост.

– Лариса, Борисову приведи мне в ординаторскую, только по-тихому. Скажи всем, на инъекцию.

Борисова с животом-«кораблём», в застиранном халатике «в лопухи» через три минуты вставилась в дверь ординаторской:

– Здравствуйте, Михаил Владимирович!

– Привет, Борисова! Прости, имя твоё забыл…

– Оксана…

– Как дела, Оксана?

– Нормально.

– Жалобы есть?

– Да нет, жалоб нет.

– Оксана, у меня к тебе личная просьба. Как к самой тут сознательной.

– Слушаю, Михаил Владимирович.

– Не спускай глаз с Хвостиковой. Чтобы не жрала всякую солёную гадость! Чуть что – сообщай на пост. Будем разбираться. Она, похоже, не соображает, что делает.

– Хорошо, Михаил Владимирович.

– Ну, иди. На лестнице не разгоняйся! А ходить тебе полезно.

– Я хожу…

Когда я уже спускался в раздевалку, сверху меня настиг громогласный рокот заступившей на сутки вездесущей Громилиной, распекавшей постовую сестру за «бардак в процедурной».

Машуня сидела в раздевалке, читала книжку.

– Тебе хоть что-то тут видно? – сочувственно спросил я.

– Пригляделась, – поблескивая стёклами очков, вздохнула она.

* * *

…С Машей мы с первого дня учились вместе. Но, если спросить, что я о ней знаю, то знал я немного – мы почти не общались. Это не означало, что ей неприятен я или она неприятна мне. Просто мы были на разных орбитах. За все четыре года я смог вспомнить лишь три эпизода, связанные с Машей.