Белые лошади

Бросился искать в записной книжке номер телефона, нашёл, обрадовался, но набрал его не сразу, а дождавшись, когда Надежда уйдёт к себе в палату. И вскоре уже с восклицаниями, виноватыми вздохами и шутками… налаживал прерванную связь с женой двоюродного брата, с которой года три не общался из-за какой-то идиотской размолвки. Застал её в добром здравии и отличном настроении (только что вернулась из парикмахерской), к тому же при служебном повышении, о котором он не знал, и это было в самое яблочко.

Инга обрадовалась звонку, крикнула: «Наконец-то, выпендрёжник!» – и оба жадно друг на друга налетели с вопросами, перебивая, вспоминая знакомых, ереванских друзей и родственников. В общем, всё правильно и быстро сложилось, как это бывает только в книжках, где автор экономит на трепотне. Вернее, трепотни тоже было много, новости всякие-разные (хотя покойный брат и Инга детей не завели, а какой армянский разговор может долго длиться без обсуждения детей!).

Минут через двадцать оживлённой беседы он проговорил, понизив почему-то голос и переходя на армянский:

– К тебе огромная просьба, извини, дорогая. Тут у меня одна прекрасная девочка выздоравливает. Очень грамотная… Её надо устроить. Поверь: дело жизни и… жизни! Она тебе страшно понравится.

Инга засмеялась:

– Узнаю брата Стёпу. Ты, как всегда, кого-то куда-то устраиваешь. Откуда знаешь, что она «грамотная»?

– Да ты сама увидишь, – горячо сказал он. – На неё насмотреться невозможно. Помоги ради памяти Гриши!

Она сказала:

– Ну-ну, только без запрещённых приёмов. Ладно, дай девчонке мой телефон, посажу её на письма, что ли, – если правда толковая. Может, и в общежитии договорюсь… Только, Стёпа! Ты же понимаешь: это не Москва, это – Люберцы. Своя бандитская специфика, особенно в последние годы…

– Да один чёрт! – радостно перебил Степан Ашотович.

* * *

Анна увидела сестру, когда та, опираясь на костыль и подволакивая ногу, медленно заворачивала в свою палату. То, что Надежда в больнице, да ещё под боком, во Владимире, Анна узнала случайно: соседка её Маргарита работала здесь нянечкой. Недели три назад остановила Анну на дорожке к дому, сказала:

– Сочувствую… с сестрёнкой-то… беда какая. Тут она и узнала новости. То, что пациентка – та самая сестрёнка, соседка поняла, убираясь в реанимации. Сначала не узнала, да там и узнать невозможно – трубки, провода, нога на вытяжке, забинтованное лицо, заплывшее от внутривенных вливаний… Через неделю девчонка очнулась, тихо лежала, молчала… Смотрела в потолок. Потом Кристинка, другая сердобольная молодая нянечка, всегда ей больше всех надо, вымыла девчонке голову (её ведь вроде из Клязьмы выловили?) – и ка-а-к засверкали эти солнечные волосья, так Маргариту прям поленом огрели: то ж сестрёнка Анина, что когда-то с молодым человеком приезжала. Господи, да что ж с девчонкой стряслось?! Врачи не особо распространялись, к самой Маргарита не решалась подступиться. Вот и остановила Анну – любопытно же. А та, оказывается – вот те на! – совершенно не в курсе. Разве это по-человечески? Это что ж за сёстры такие…

Ещё недели две Анна выжидала, готовясь к встрече: мысленно произносила монологи, обличала, защищалась… – укрепляла позиции. Её позиции, видит бог, тоже пошатнулись по некой весомой причине. Но нехорошее, страшное-свершённое она учуяла сразу, ещё когда оставляла Аристарха в комнате – неподвижно лежащего, как мёртвого. А позже, когда в тишине ночной квартиры услыхала шаги под дверью, почему-то съёжилась в кровати, забилась поглубже, натягивая на голову одеяло, и лежала, не дыша, пока шаги не удалились… Тогда лишь выдохнула.

Ей в те мгновения было очень страшно. Она даже не пыталась дать себе отчёт в причине этого внезапного провидческого страха. То, что Аристарх ушёл той же ночью и не явился ни наутро, ни позже, испугало её по-настоящему. Господи, да что такого особенного между ними произошло: ну перепихнулись, делов-то – он что, совсем чокнутый? Но разбираться с этим ей уже не хотелось. Отпуск был испорчен…

Она быстренько собралась и смылась: кто знает, что у него в голове, у этого Надькиного – смешно! – мужа.

Ромочка ужасно обрадовался, он же прелесть. Спросил: «Что, лялька, не впечатлил тебя город на Неве?» – и она с облегчением рассмеялась, и повисла на нём, ладошкой поглаживая лысинку-пятачок на затылке. Ромочка – это было своё, родное. Кой чёрт её подзуживал попробовать Надькиного высокомерного дятла – как в детстве всегда хотелось откусить от её пирожка или конфеты; в руке у сестры всё казалось вкуснее. Мама покойная всегда говорила: «Аня, уйми свой глаз завидущий!» Да ла-а-а-дно!

А потом… Ох, что пришлось пережить за последние недели… Думать об этом тошно!