Белые пешки

ПРИНЦ ИЗ КОЛОДЦА

Мальчик жил с мамой и папой; папа его был рыбаком, а мама – знахаркой. Красивая мама, и сын красивый: темные кудри мягче шелковой нити, глаза ярче лучшего заморского жадеита, нежные голоса, и оба стройные, статные – не тростник, дикие розы. Невозможно было не очароваться ими, и даже соседские мальчишки звали рыбацкого сына Принцем, хотя Принц, как и они, носил рваные штаны, рубашки с чужого плеча и дырявые башмаки. А дрался Принц лучше всех, потому что болезненнее всех оберегал свою гордость. Он сам словно чувствовал, что не принадлежит миру обносков, требухи и соли. А больше всего переживал, что не может вытащить отсюда мать, день за днем резавшую руки осокой в поисках целебных травок.

Однажды отец его ушел в море, попал в шторм и не вернулся – только обломки лодки выплюнул под утро прибой. Мама с Принцем остались одни. Городок был мал, здесь все про всех быстро узнавали и все про всех злословили. Красоте знахарки и прежде завидовали женщины – те, кого она лечила, у кого принимала роды, кому готовила снадобья, делающие кожу нежной и молодой. Завидовали, что дом беден, но уютен, завидовали, какой красавец и силач муж. «Милли у нас чаровница, Милли не такой жизни хочет, Милли прижила ублюдка не от мужа, а от барона де Крудо…» Так шептались за ее спиной. И вот она осталась вдовой. Семья заголодала, дом стал тихим, и одну за другой Милли стала продавать те жемчужины, что выловил ей муж. Это тоже навлекло на нее брань: «Ну вот, она и от подарков избавляется!»

Принц и моргнуть не успел – расцвел слух, будто мама не просто травница, но ведьма. Вызвала бурю на море, чтобы мужа извести. Из-за нее в прошлом году случился падеж скота. Из-за нее луна на полнолуние была бордовой, как драконий глаз. Много было бед у городка, и все вдруг легко оказалось повесить на шею одинокой вдовы. Соседи отвернулись от Милли. Друзья перестали играть с Принцем. «Не нравится нам твой задранный нос! – говорили они и кидали в него камни. – С такой матерью сидел бы дома, ведьменыш!»

– Мама, вдруг тебя сожгут? – каждый раз спрашивал мальчик, ловя злые взгляды в церкви или на рынке. – Давай убежим, ничего ведь у нас не осталось.

Но она лишь смеялась, и гладила его волосы, и успокаивала:

– Доброму человеку никто не сделает дурного в этом мире. А если всякий раз дом становится не мил тебе, стоит туда прийти разорению и горю… так заслуживаешь ли ты вообще дома?

Мальчик верил в ее умное сердце и не спорил. А мама ставила в вазу фиалки, раскладывала там и тут красивые ракушки, чисто мыла окна и пол. За помощью к ней все еще шли и ехали из соседних деревень, деньги начали водиться снова, и казалось, жизнь может и наладиться… но однажды ее все-таки забрала Инквизиция. А Крудо, тот самый, в связи с которым ее обвиняли, – не вступился, хотя был добрым человеком и вступался за всех горожан. Но когда Принц прибежал к нему за защитой, он сказал прямо и просто:

– Я звал ее к себе. С тобой звал, ведь, как ты знаешь, ныне нет у меня жены. Но она не пошла.

– И за это вы ее им отдали? – Принц сжал кулаки, сердце его заныло.

– Нет, – барон покачал головой. – Это не дало мне ее защитить. В каждом городе есть ненавидимая им баронесса, но ненавидимой городом знахарке покоя в нем не будет. Такова жизнь. Лучше бы вы уехали.

Ничего не ответил Принц. Три ночи держали его маму в страшных казематах Инквизиции, в гнили и темноте. Трижды прибегал Принц к решеткам, трижды мама тянула руки навстречу – все в синяках, в ссадинах, обожжены, да вырваны ногти: два в первую ночь, пять во вторую, все – в третью. Мальчик сжимал зубы, только бы не обидеть ее, не спросить: «Зачем же ты отказала барону?» И он не говорил. На третью ночь мама держала его руки особенно нежно, долго. На прощание шепнула:

– Малыш, слушай. Не ходи завтра на главную площадь, спрячься дома да зажми ушки. Или вовсе беги прочь, никому тут несдобровать.

Принц не понял ее последних слов – и, конечно, ослушался наказа. На следующий день он пришел на площадь и видел: маму его сожгли за ведовство, а глазела на это толпа тех, кого она излечивала да приукрашала, глазел и барон, добрый человек, сжимая тонкие бледные губы. Мама горела без криков, мама горела, не корчась в огне, будто была уже мертвая. Но Принц знал: всё ангелы. Добрые ангелы избавили ее от боли, но почему, почему тогда не спасли? Разве не проще это?

Когда мама сгорела, в небо взметнулась вспышка, зеленая, как ее глаза и как глаза мальчика, который смотрел из темного проулка и лил слезы. Казнь кончилась, и Принц вышел к людям, тут же зло загомонившим. Он прошел всю площадь, не опуская глаз, упал на колени рядом с кострищем и не пролил больше ни слезинки. Мама… милая мама. К нему подошел барон, положил руку на плечо, ласково спросил что-то, но мальчик не услышал.

– Проклинаю… проклинаю, – только и шептал он, качая в ладонях обугленный череп. – Всем отомщу. Не успокоюсь, не уйду, не умру, не зажму ушей, мама, мама…

– Малыш…

– Отомстит он! Ха!

Сначала люди засмеялись, но потом, когда Принц взял горсть праха и швырнул прямо в лицо благородному барону, перепугались. Слишком злым был его взгляд, слишком прямой, даже сейчас, осанка. Барон уставился на него с ужасом, вытер глаза, перекрестился и шепнул:

– А правда… не ведьменыш ли ты, раз в твоем сердце нет смирения?

– Как нет милосердия в твоем, – отозвался Принц. – Ты не любил ее и никого не любишь, раз дал этому случиться…

Барон покачал головой.

– Ты не знаешь меня. Я так люблю свою дочь, и она так нуждалась в ласковой мачехе, а я бы так хотел иметь еще сына…

Казалось, он искренне скорбит, но Принцу было все равно. И он сказал:

– То, что не может быть вашим, не обязательно швырять в огонь.

И то была дерзость, всколыхнувшая зависть. О, сколько женщин в этой толпе мечтали о роли даже не жены, а хотя бы любовницы барона. О, сколько оборванных детей мечтали быть его детьми!

– Пропади пропадом, маленький ублюдок! – завопил кто-то, и вдруг, остервенелые, все бросились на мальчика, обступили, стали бить по голове и ребрам. Барона, попытавшегося было вступиться, оттеснили, толпа скрыла его, мольба «Перестаньте!» стихла, а Принц все шептал:

– Проклинаю… проклинаю…

– Выродок! – отвечали ему.

– Ведьменыш! – кричали, ломая хребет.

– И его в костер! – голосили, хватая под руки. – В костер, пока горит!

– Нет, нет, не жгите Принца! – придумали мальчишки, бывшие его друзья. – Туда, туда! – и показали пальцами.

А был на площади старый, давно заброшенный колодец.

– Принца – в колодец! Принца – в колодец! – закричали мальчишки пуще прежнего.

Избитого Принца бросили на дно и завалили камнями. Вытирая кровь с рук, ушли в храм молиться, лишь бы только злое детское проклятье не коснулось их. Один барон остался на площади – подбежал к колодцу, склонился, вгляделся в темную глубину, позвал безнадежно:

– Малыш…

Ветер шепнул ему: «Я вернусь черной карой, беги, пока можешь, на тебя я обижен сильнее, чем на прочих». Но барон не побежал. Ведь он верил, что ни в чем не виновен. Что он, маленький человечек, пусть с золотом в подземельях, отрядом рыцарей и большим замком, против гнева целого города, против Святой Инквизиции, против слишком гордого сердца беднячки и ее сына?

А вскоре началась чума. Она, уродливый смердящий скелет, была тогда частой гостьей во всяком уголке. Пылала она сильнее инквизиторского костра и вскоре никого не оставила, кроме барона и его маленькой дочери. Девочка была им бесконечно любима, тут он не соврал. Давно умерла ее мать, и несколько лет барон не женился, все надеясь однажды привести в замок прекрасную и добрую знахарку Милли. А вместо этого остался единственным живым взрослым в городе мертвецов.

Но однажды, когда он целовал дочь на ночь, она взяла его за руку и шепнула:

– Отец, город оживает, да?

– С чего ты решила? – удивился он.

– Я сегодня видела здесь, на площади неподалеку, мальчика. И вчера видела, мы с ним играли.

– Мальчика? – удивился барон и покачал головой. – Нет, милая, последнее дитя тут умерло два дня назад. Откуда взялся твой мальчик?

Дочь ответила смущенно:

– Из колодца вылез. Такой красивый… как принц!

Вот тогда-то барон испугался наконец и вспомнил тот шепот ветерка. Сначала хотел броситься к заваленному колодцу и просить прощения или пощады, потом все-таки не решился – и просто бежал из города, с дочерью вместе. Надеялся так избежать обиды и злости мертвого Принца. Да только месть его оказалась страшнее.

В каждый город, куда приезжал бедный барон, он нес чуму. В каждом городе умирали сотни и тысячи, и след этот тянулся за мужчиной и девочкой черным склизким шлейфом. Наконец барон добрался до последнего города своей страны, затворился там в крошечной часовенке, слывшей чудотворным местом, и молился, молился, молился о своем прощении да об упокоении Принца. Горько сожалел, что не помог, не вступился, не сделал ничего, пока мог еще сражаться с живыми, а не с мертвецом. Поздно.

– Папа! – закричали далеко-далеко.

Пока молился он, его дочь загрызли полчища крыс, что вылезли из церковных подземелий. Только косточки оставили.