Белые пешки

– Франция, XVIII век, тихое графство – и тоже нападения непонятного чудища на жителей, больше сотни смертей. Везде пишут, что это был не то волк, не то гиена из зверинца, а Лариса нашла версию о духе, который скитается по миру с Темных веков и иногда пробуждается, чтобы напитаться кровью. Привела немало примеров, откопала даже байку об убийствах в русском пансионе для мальчиков, приплела туда, представьте себе, предков Марины… – Алеф поморщился. – Да неважно. Она ведь оказалась во всем не права. А друзья ее – ни в чем не виноваты. Вроде как.

Ника затолкала очередную папку в шкаф, места там уже оставалось маловато. Алеф придавил эту папку своей.

– Мы разрыли еще историю – про одного преподавателя. Вел он себя образцово, тоже все рвался нам помогать, а сам втихую синтезировал наркотики в университетской лаборатории, на продажу. Видимо, пробовал. И помешался. У него начались галлюцинации, голоса в голове говорили убивать, причем так, по-звериному: грызть, драть, ломать кости. Мы поймали его случайно. Прямо над трупом девушки.

– Наркотики сделали из него волка? – не поняла Ника.

Алеф пожал плечами:

– Ну или Жеводанского Зверя, мы ведь из-за Ларисы стали психованных искать, которые в такую чушь верят. Не знаю, что вам сказать. Когда была погоня по крыше, тот тип действительно двигался странно: быстро, скачками, на четвереньках, и рычал, и скалился. Но вот когда скрутили, сразу стал человеком: вопил, что не виноват, это все духи, одержимость… Сила у него откуда-то взялась нечеловеческая, хотя был доходяга, очкарик. Вырвался. Попытался впиться мне в глотку. В итоге Добрынин его подстрелил, да еще с крыши сверзнул. Я не смог помешать, понимал: Толька сам сейчас что зверь, и ничего с ним не сделать. Да и не могу сказать, что был против: слишком много жизней угробил. Молодых, Ника. Ребятам и двадцати не исполнилось, большинству.

– А точно он… – начала Ника, но Алеф прервал.

– После этого убийства прекратились. – Новая улыбка была совсем мрачной. – Или нет.

– Что вы имеете в виду? – Ника вздрогнула и опять глянула на шахматную фигурку.

Алеф наклонился, сгребая поближе сразу все оставшиеся папки. Ей в глаза он сейчас смотреть явно не хотел.

– Тольку убили через три дня. Нашли в парке возле дома. Растерзан, вот этот слон в руке, записка: «Зверь всегда будет с вами».

Он выпрямился, сунул папки в шкаф, захлопнул дверцу и заблокировал ее. Замер, глядя перед собой, поджал губы и наконец снова повернулся к Нике. Глаза блеснули.

– Дело требовали закрывать. Срочно. Потому что оно уже очень нашумело. Сразу начали говорить, что, мол, это инсценировка, Толе отомстили старые враги из криминальных группировок, это другое, жалко, нужно искать, но уже не в том масштабе. – Он прищурился. – Знакомо, да? А когда я попытался воззвать к совести нашего начальства и упомянул Жеводан, знаете, что мне сказали? «Выбирай: или у тебя будет хит сезона – диагноз вялотекущая шизофрения, или ты оставляешь все как есть, Тольку-то все равно не вернуть, а в главке хоть уймутся».

– И что вы выбрали? – Ника сглотнула. Она уже все понимала.

– Образование искусствоведа. – Алеф улыбнулся. Его глаза цвета лесного мха казались сейчас очень темными и злыми. – Фарфоровых пуделей. И никаких больше новогодних праздников, потому что мы с Толькой с детства отмечали их вместе.

Он прошел к столу и сел. Серая «выставка» криминальных фотографий за его спиной напоминала какой-то чудовищный парад призраков. Ника села напротив.

– А дядя Владя? – тихо спросила она.

– Он остался, – Алеф взял новую сигарету. – И думаю, теперь вы понимаете, почему мне так просто было вернуться «в обойму». – Он передумал, вернул сигарету в пачку. – И почему, как бы он там образцово-показательно ни орал на нас, он все еще не принимает настоящих контрмер. Его это все тоже не отпускает. – Алеф снова взял записку. – И у него память не хуже, чем у меня. Почерк один. С той запиской.

В ту минуту Нике остро захотелось поговорить с Марти. Сказать… что? «Прости, я могла ошибаться»? «А ты можешь достать мне образец почерка твоего ректора»? «Слышала о Жеводанском Звере»? Она не успела это придумать. Алеф тихо закончил:

– Как сейчас помню Толины похороны: стоит среди наших сослуживцев эта Лариса, посеревшая, худая, как галчонок. Трясется. Она положила на могилу розы, какой-то такой ослепительно белый сорт, который сама вывела, и сказала: «Он когда-нибудь и меня заберет». Я подумал, что она про своего духа. Но, может, про Добрынина? Вот и забрали.