Белые воды

— …В последний час… 6 декабря 1941 года войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери…

Порывом ветра откинуло, смяло слова, они где-то метались, приглушенные, неясные, — метельная коловерть, приближения которой они с Ненашевым не разглядели, возвращаясь сюда, в горком, теперь набирала силу, свирепела, — качалась, жалобно поскрипывая на петлях, форточка. В нее опять знобисто дохнуло, по полу сыпануло снежной крупой, и отчетливо вплыло:

— …Войска генерала Говорова прорвали оборону 252-й, 87-й, 78-й и 267-й пехотных дивизий противника и заняли районы Колюбакино…

— Ну вот, дождались… Кажется, дождались, — тихо, точно в суеверной сдержанности, обронил Белогостев, глаза его мокро блеснули, и, опираясь кулаками о край стола, он поднялся, замер, весь обратившись в слух…

«Ну вот, Колюбакино, Колюбакино… как связалось, связалось! И в такую минуту, в такой час…» — захлебисто приходило Куропавину, в душе его что-то теперь билось, клокотало, немо кричало, и он стиснул веки, выжимая взбухшую влагу, смахнул ее рукой, шагнув к графину с водой, не слыша своего голоса, возможно, не зная этого, вслух повторил: «Колюбакино, Колюбакино…» Сглотнув из стакана, повернулся, давая понять, что он готов поступать, как того хочет Белогостев, — взгляд его был полон безысходности, боли, серое, смятое лицо враз постарело, осунулось. Оглянувшись, Белогостев молчал, будто не понимая, что с Куропавиным, и насупился, должно быть, разом все припомнив.

— Ты вот что… — негромко, даже с болью сказал, — семь бед — один ответ. Это о нас с Василь Дмитричем… А ты хочешь — поезжай в Москву, потолкайся, может, какие концы удастся обнаружить… А сейчас возьми, Михаил, себя в руки: людей надо сюда, пусть слышат все! Понимаешь, поворот, поворот!.. Товарищи, товарищи! — позвал он торжественно-высоко.

Распахнулись двери, и люди, уже частью одетые, втекали плотно, густо — не только те, кто был тут пять минут назад, но и сотрудники горкома. Потапов шагнул за столик, воткнул вилку репродуктора, и кабинет наполнился усиленным, резонирующим голосом диктора:

— …В итоге за время с 16 ноября по 10 декабря сего года захвачено и уничтожено, без учета действий авиации: танков — 1434, автомашин — 5416, орудий — 575… Потери немцев только по указанным выше армиям за это время составляют свыше 85 тысяч убитыми…

Книга вторая

СВИНЕЦ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Гошка Макарычев, сиганув из ватержакетного цеха на рудник, в бригаду Петра Кузьмича, наведывался к Косачевым теперь часто, заскакивал по разным поводам: узнать о смене, наряде, да и просто — тянуло его в этот дом.

Когда выдавалась свободная минута, Петр Кузьмич устраивался на раскладной низенький стульчик с кожаным, сыромятным, потертым за годы верхом, возле сапожного верстака, держа в углу губ только что навощенную, еще теплую дратву, низко согнувшись, — очки сползали на кончик мягкого широковатого носа в мелкой и редкой поросли волос, — подшивал уже не впервые пимы Кати-старшей, прилаживал на задник толстую нашлепку из кошмы. Кожа на стульчике была тоже толстой, плохо выделанной, с необструганной волокнистой мездрой. Года за два до военного лета Петр Кузьмич обнаружил в балке, неподалеку от Голубого озера, раненого сохатого, судьба которого все равно была предрешена: забили бы волки, а то и полакомился бы медведь.

Мясо в доме Косачевых ели целую неделю, одарили, как водилось по обычаю, соседей по «аэроплану», шкуру же Петр Кузьмич кое-как, с грехом пополам, выделал до сыромятины, натянул на стульчик, пускал на подошвы для домашних чувяк.

В углу передней, у верстака, пахло особенно — воском, шубным клейстером, канифолью, кожей; лежали в своем порядке сапожные припасы и инструменты: гвозди, шурупы, шпильки из кленовых высушенных чурок, мотки ниток для дратвы; разномастные молотки и ножи, наборы наколюшек и шил, резцов — свой уют и своя располагающая к покою и неспешному разговору обстановка. Правда, по военной поре, круто все повернувшей, смешавшей привычные представления о прежних рабочих сменах, графиках, Петру Кузьмичу редко приводилось присесть к верстаку, успевал лишь отдохнуть, выспаться — и опять на горизонт, в забой.