Читаем Белые воды полностью

За окном в темени, глухой, прочной, не утихая, сыпала снежная крупа. Она началась сразу после отъезда Белогостева — машина его, выехав за ворота, пожалуй, лишь обогнула Свинцовую сопку, а группка во главе с Куропавиным тем временем направилась двором к заводоуправлению; в предвечерней квелости резко потемнело, будто там, за ватной толщей, возникло солнечное затменье, притих ветер, почудилось — будто резко и потеплело. Настроенный, должно, на шутливо-ядовитую волну, Ненашев, сухо блестя глазами, успел отозваться: «Ну, вот и знаменье грозы! Не хочешь, а поверишь в чудеса».

И следом сыпануло колючей, шуршащей крупой, сначала жиденько, после — густо, сплошной лепеныо.

В затененном свете, разлитом выше абажура настольной лампы, Куропавин сейчас, не отрывая утяжеленного взгляда, видел узкий черноблестящий клин зашторенного окна; плотно и беспрестанно бились о стекло белые крупинки, ссыпались куда-то вниз, будто беспомощные, хилые бабочки-однодневки, — чудился тонкий, еле различимый, печальный звон. Темное стекло к вершине клина жгуче искрилось, тихо, не буйно плавилось вместе со снежной крупой, и казалось, что именно там возникал слабо уловимый звон с печальной, бередящей окраской. Куропавин хотел оторвать взгляд от окна, от пустой бессмысленной снежной суеты за окном, хотел, чтобы тяжесть отпустила, ушла, однако, напротив, чувствовал, что теперь она как бы забрякла в нем одним комком и это больше усугубило его несобранность, неготовность к работе, которую он собирался начать. И раньше ему доводилось уставать, испытывать крайнее напряжение сил, но всякий раз с радостью в тех случаях отмечал: стоило подступить к иной работе, особенно к той, где требовались осмысление практических шагов, необходимость подведения теоретической базы под конкретные ситуации, выдвигавшиеся то и дело жизнью, — и слышал, как тотчас снималось напряжение, уходила из тела тяжесть, уступая место налитой, как бы звенящей бодрости. Теперь он сквозь расслабленность подумал, что в тех случаях всегда присутствовал немаловажный элемент — ощущение прочности своего положения, непоколебимой веры, что ты нужен, что твои дела партийного руководителя непогрешимы, что ты их правишь в интересах людей, общей пользы, значит, тебя поймут и люди, и во всех партийных инстанциях. Теперь этого ощущения не было. Теперь было иное — конфликтная ситуация с Белогостевым. Сознавал, что Белогостев, переложив круто на все сто восемьдесят градусов руль — сегодня это выяснилось в его поведении открыто, — сделал это вовсе не из глубокого осознания своей неправоты; Куропавин догадался, что действовали какие-то сокрытые пружины, и, следовательно, ждать, что Белогостев станет поступать исходя из чистосердечного раскаяния, искреннего стремления тянуть одну упряжку — значило уподобиться попросту слепцу. Теперь предстал очевидным и его «маневр», почему он потребовал всем ехать на рудник, на свинцовый завод, и упорное его обращение только к низовым работникам, после — поспешное решение о бюро обкома, и, наконец, поставленный заслон: «И с просьбами нечего соваться, — своими силами и возможностями будем обходиться». Значит, Шияхметову, как договорились, звонить нельзя, — Белогостев упредил. И — считай, в открытую предупредил. А ведь без помощи, крайне нужной, в стройматериалах, металле, тросах, рельсах для узкоколейки, в электромоторах — там, у Ненашева, все с неизбежностью и выявилось, — обойтись нельзя, сроки окажутся липовыми, полетят в тартарары, развеются, будто ветром вздутая пыль. Конечно, Оботуров опять выручит кое в чем, как тогда с минами, — из старья, из металлолома будут в цехе клепать, варить. Он так и сказал, морщась, подергивая в тике левым веком (веко дергалось после гибели сына): «Металлолом подскребем, пионерия подсобит, а вот рельсы, моторы, тросы… Тут не поможет бык, тут Юпитеру только по силам». И сел — крупный, в расстегнутой телогрейке, ровно бы она у него не сходилась на груди, была маловатой, и Куропавин тогда с приливной теплотой вспомнил, что сказал Ненашев, будто Оботуров и не уходит из цеха, днюет и ночует там, делает невозможное: мины и пушечные снаряды цех выпускает на потоке.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Струна времени. Военные истории
Струна времени. Военные истории

Весной 1944 года командиру разведывательного взвода поручили сопроводить на линию фронта троих странных офицеров. Странным в них было их неестественное спокойствие, даже равнодушие к происходящему, хотя готовились они к заведомо рискованному делу. И лица их были какие-то ухоженные, холеные, совсем не «боевые». Один из них незадолго до выхода взял гитару и спел песню. С надрывом, с хрипотцой. Разведчику она настолько понравилась, что он записал слова в свой дневник. Много лет спустя, уже в мирной жизни, он снова услышал эту же песню. Это был новый, как сейчас говорят, хит Владимира Высоцкого. В сорок четвертом великому барду было всего шесть лет, и сочинить эту песню тогда он не мог. Значит, те странные офицеры каким-то образом попали в сорок четвертый из будущего…

Александр Александрович Бушков

Проза о войне / Книги о войне / Документальное