Белые воды

— Ну, с выговором — придет время, снимем. А с помощью? Мулдагаленов и Исхаков разъехались на места с таким прицелом. — И помолчал. — Да, дошли слухи: подумываешь съездить к новосибирцам… Что ж, давай! Сами не можем увидеть резервы, так хоть займем, как говорится, у соседей… С массами надо работать, поднимать в наступленье — в этом ключ успеха. — И без перерыва, загустив бас, возможно, стараясь обратить все в полусерьезность, добавил: — Хорошо — в Новосибирск, а не в Москву или Алма-Ату, — гляди, не отчудишь, а? Бывай!

Только успели отозваться в трубке первые отбойные гудки, Куропавин попросил на станции Алма-Ату, Шияхметова; ему вновь повезло — отозвался секретарь ЦК по промышленности тотчас, и Куропавин, поздоровавшись и назвавшись, сказал:

— Я, Закир Шияхметович, с бедами и просьбами, как договаривались…

— Заявку только получили, считаем ее вполне обоснованной, скромной, немедленно будем выполнять, даже завтра-послезавтра кое-что отгрузим. Возможно, первыми — лебедки…

У Куропавина роилось в голове: «Какая заявка? Кто? Когда? Не обком же? Не Белогостев же?.. Интересно — кто?»

— Подтверждение сроков тоже получили. Спасибо за понимание. И о выговоре знаем, — мужественно снесите, идет?

— Да выговор — что? Пустяки! — с прорвавшейся наконец шальной радостью выпалил, Куропавин, запоздало поняв: наивно, несолидно ляпнул про выговор, но теперь он знал, откуда заявка, роенье в голове затихло.

— До свиданья, товарищ Куропавин.

— До свиданья, товарищ Шияхметов!

И опять после гудков Куропавин набрал номер — теперь уже местный, и, услышав знакомый, импульсивный, наполненный голос, чуть выдержав паузу, сказал:

— Что ж, товарищ парторг ЦК, вижу, и вы склонны чудить? Заметил еще тогда, по случаю с директором техникума Игошевым.

— Не понял, о чем речь, Михаил Васильевич? — отозвался неуверенно Андрей Макарычев.

— А я понял все. Только что разговаривал с товарищем Шияхметовым.

— А, так это не чудачество! Выполнение прямых обязанностей. Горкому — запрет, а я — личность независимая, парторг ЦК.

— Н-да, — на веселой подмывающей волне откликнулся Куропавин. — И независимому осколки достанутся.

— Кожа толстая — не пробьют!

В Новосибирске Куропавин пробыл три дня. Город оказался перегруженным людьми, эвакуированными предприятиями, культурными учреждениями и с трудом «переваривал» свалившийся вавилонский наплыв, через силу принимал, впитывал все новые и новые эшелоны: станки отвозили прямо на городские пустыри, ставили под открытым небом поточные линии, людей расселяли в палаточных городках, и горком партии осаждался беспрерывным человеческим потоком — Куропавину пришло и не вытравлялось, не исчезало из головы сравнение, будто в яви подсмотрел огромный муравейник с его поразительным, безостановочным движением, с неподвластной разуму закономерностью. На двух заводах, подперших корпусами берег могучей и вольной, разлившейся на километр Оби, — оба гиганта (на одном делали пушки, на другом обшивали в броню танки «тридцатьчетверки») ширились, строились, поглощая эшелоны эвакуированных станков, — Куропавин и разбирался, влезал в тонкости дела, в организацию соревнования, смысл и характер фронтовых заданий. Дребезжащий, позвякивавший резким колокольцем трамвай возил его к заводам мимо древних краснокирпичных казарм; у ворот, железных, с будкой-проходной, всегда кучился военный и штатский люд; он замечал — разъезжались половинки ворот, и четкие колонны красноармейцев вытекали на полевые занятия; бойцы — с полной выкладкой: винтовки, пулеметы, противотанковые ружья, минометные стволы, треноги, опорные плиты…

Вечером, перед отъездом, у Куропавина выкроился час времени, и он, прежде чем взять свой фибровый чемоданчик, отправиться на вокзал, повинуясь жгучему желанию, возникшему еще в первый день, сошел у казарм, сошел, разом ощутив волнение, беспокойность, к проходной подступил с отяжеленьем в ногах. Показав удостоверение дежурному, попросил соединить с командиром, думая в свое успокоение: «Ты вот даже разволновался — Павел здесь служил, а может, его и не знают: война, меняется все быстро, дадут, как говорится, от ворот поворот, и все. Ну и ладно», — отсек, стараясь взять себя в руки. Однако командир, которому Куропавин, назвавшись, объяснил, что у них служил сын, с нежданной обрадованностью и готовностью, хрипя от прокуренности, подхватил: «Помню, помню! Павел Михайлович Куропавин… Жду. Проводят вас».

Командир — стриженный коротко, под бокс, крупнолицый, с расплывшейся бородавкой на правой щеке. Он уводил отсюда свою воинскую часть под Москву. «Сюда и вернулся, — пояснил командир. — Просился после госпиталя на передовую. Приказали — готовить для фронта кадры. Вот и куем младших командиров и специалистов: пулеметчиков, пэтээровцев, минометчиков».