Белый эскимос

Каждый настоящий шаман должен вначале испытать внутреннее просветление в своем теле, голове или в сердце. Это что-то наподобие горящего пламени, позволяющего лицезреть то, что сокрыто от других: уметь видеть в темноте с закрытыми глазами, узнавать будущее или прочитывать тайны других людей. Я почувствовал, что сумел овладеть этой чудесной силой, мог исцелять больных, путешествовать в страну мертвых, разыскивая там пропащие души, или устремляться навстречу великому духу моря, чтобы выпросить у него удачного лова. А еще я мог творить чудеса, убеждающие людей в моих сверхъестественных способностях.

Моим первым духом-помощником был мой тезка, младший дух Ауа, живущий на побережье. Когда он являлся, вход в жилище приподнимался вместе с крышей, я получал дар видения такой силы, что мог одним взглядом пронзить стены жилища, небо и землю. Пока я пел, младший дух Ауа озарял меня изнутри внутренним светом, после чего он, оставаясь для других невидимкой, присаживался в углу прихожей, всегда готовый явиться на мой зов.

Вторым моим духом-помощником стала акула: как-то раз, когда я сидел в каяке, она подплыла ко мне и, перевернувшись на бок, прошептала свое имя. Я был поражен, потому что мне не доводилось никогда раньше видеть акул – здесь они большая редкость.

В песне, которой я вызывал духов, слов было немного. Она звучала так:

Радость, радость, радость, радость!Я вижу младшего прибрежного духа, моего тезку.Радость, радость!

Эти слова я повторял до тех пор, пока в приступе страха не заливался слезами, после чего внезапно начинал сотрясаться всем телом, выкрикивая при этом: «А-а-а-а, радость, радость! Хочу домой, радость, радость!»

«Нам страшно»

Много вечеров подряд мы с Ауа обсуждали всевозможные бытовые уклады и табу, но разговор не выходил за рамки длинного перечня разрешенного и запрещенного. Все были прекрасно осведомлены, как следует поступать в каждом конкретном случае, однако на мой вопрос – почему? – ответа не было. Здешних эскимосов удивляло, что я не мог удовлетвориться полученным знанием об их религиозных убеждениях, а хотел еще разузнать об их происхождении. Слово, по обыкновению, взял Ауа, который когда-то обещал ответить на мои вопросы; он вдруг поднялся и, словно подчиняясь наитию, позвал меня выйти наружу.

В тот день выдалась необыкновенно суровая погода, и так как после нескольких дней удачной охоты мяса у нас было предостаточно, я предложил своему хозяину остаться дома, чтобы позволить мне окончить часть работы. Короткий день уже давно растворился в послеобеденных сумерках, на небо поднялась луна, чей свет помогал разглядеть все далеко впереди. Белые рваные облака проносились по небу, ветер метался по стойбищу, залепляя снегом нам глаза и рты. Глядя мне в глаза, Ауа произнес:

– Чтобы хорошо охотиться и жить счастливо, люди нуждаются в хорошей погоде. Зачем тогда эти нескончаемые метели и ненужные препятствия тем, кто ищет пропитание себе и близким? Зачем? Зачем?

Мы покинули жилище в то время, когда охотники возвращались с тюленьей охоты. Сбившись в кучку, продвигались они вперед, сгибаясь под порывами ветра, дувшего с такой силой, что им то и дело приходилось останавливаться. Ни один из них не нес на себе тюленя; целый день тяжкого труда оказался тщетным.

На вопрос Ауа «зачем?» я только молча покачал головой. И тогда он повел меня в жилище Кувдло неподалеку от нас. Маленькая плошка-жировик тускло горела, но совершенно не грела, парочка продрогших детишек съежились на углу лежанки под одеялом из оленьих шкур. И снова Ауа, уставившись на меня, спросил:

– Почему здесь должно быть так холодно и неуютно? Кувдло провел на охоте целый день, и если бы он раздобыл тюленя, как того заслуживает, то теперь его жена сидела бы, посмеиваясь, возле лампы, пустив большой огонь, не опасаясь, что на завтра может не хватить. И тогда здесь стало бы тепло и уютно, а дети выползли бы из-под своего одеяла и порадовались. Так почему же все не так? Почему?

Когда я ничего не ответил, он вывел меня из жилья и подвел к своей больной старшей сестре Натсек, которая жила теперь одна в своем иглу. Эту изможденную и отощавшую женщину наш приход никак не оживил. Несколько дней подряд ее терзал сильный кашель, возникавший откуда-то из глубины легких; было очевидно, что долго она не протянет.

Ауа посмотрел на меня в третий раз и спросил:

– Почему люди вынуждены болеть и страдать? Нас всех страшат болезни. Насколько всем здесь известно, моя пожилая сестра никому не сделала зла; она прожила долгую жизнь и родила здоровых детей, а вот теперь до скончания своих дней она должна страдать. Почему? Почему?

На этом показ был окончен, и мы вернулись назад в наш дом, где возобновили прерванный разговор.