Белый эскимос

– Вот видишь, – сказал Ауа, – когда мы спрашиваем тебя, почему жизнь такова, какова она есть, даже ты не можешь назвать причину. Вот так и будет всегда. И все наши обычаи рождены жизнью и входят в жизнь; мы ничего не объясняем, мы ничего не знаем, но все ответы находятся в тех вещах, которые я только что тебе показал.

Нам страшно!

Мы боимся непогоды, с которой должны сражаться, силой отнимая себе пропитание у земли и моря.

Мы боимся нужды и голода, сидя в холодных снежных хижинах.

Мы боимся болезней, которые каждый день проходят перед нашими глазами. Боимся не смерти, а страданий.

Мы боимся мертвецов и душ убитых на охоте животных.

Мы боимся духов земли и воздуха.

Вот почему наши предки вооружались древними правилами жизни, основанными на опыте и мудрости поколений. Мы не знаем как, не догадываемся почему, однако следуем им, чтобы жить спокойно. Мы ничего не знаем, несмотря на всех наших шаманов, поэтому боимся всего неведомого. Мы боимся того, что видим вокруг себя, и того, что нам известно из преданий и сказаний. Поэтому мы придерживаемся наших обычаев и соблюдаем табу. Все табу и связанные с ними житейские правила заключаются в том, чтобы отделять земную дичь от морского зверя. Причина в том, что они имеют различное происхождение и поэтому их нельзя смешивать. Считается, что они могут заражать друг друга и приносить людям бедствия.

Я была так счастлива

Жена Ауа принадлежала к разряду людей, целиком жертвующих собой для своего дома и окружения. Поспевая за всем, она ни на мгновение не позволяла себе даже присесть. Приходилось много шить, потому что во время ежедневной охоты одежда быстро изнашивалась. Были у нее и другие обязанности. Она приносила снег для оттаивания и постоянно следила за тем, чтобы бадья с водой была полной. Необходимо было вовремя размораживать мясо, раскладывая его на боковой лежанке, нарезать собачий корм, подготавливая его до возвращения мужчин, замороженный жир надо было так колотить и уминать, чтобы горючее могло равномерно разливаться по лампам, за которыми приходилось неусыпно следить, чтобы они не коптили. Если же в иглу становилось слишком жарко, нужно было остановить течь с потолка с помощью снежных комьев, прочно залепляющих места капели. Если от жары в крыше или в стенах образовывались дыры, приходилось выходить наружу, чтобы подровнять отверстие и вставить туда новый снежный блок. С необработанных тюленьих шкур нужно было счищать жир и раскладывать его над лампой для просушки, а задеревенелую кожу для изготовления подошв приходилось прожевывать зубами, чтобы размягчить. Посвящая свой день выполнению всех домашних дел и тяжелому труду, она тихонько напевала веселые песенки, и ко времени возвращения охотников котлы уже закипали, вторя мелодии ее напевов. Вот так пролетал день за днем, но она никогда не забывала заглянуть в другие хижины, чтобы помочь соседям по мелочам, принося с собой гостинцы в виде куска мяса или сала, если у кого-то была в том нужда.

Я часто просил ее поведать мне о жизни и событиях, оставивших у нее наиболее сильное впечатление, а она то и дело отшучивалась, говоря, что рассказывать-то нечего. Но я не оставлял ее в покое, поскольку мне хотелось таким образом разведать кое-что об эскимосской жизни. И вот в один прекрасный день, когда мы остались дома одни, она, наконец, разговорилась. Сидя на своем привычном месте, на лежанке возле лампы, скрестив голые ноги, она штопала пару непромокаемых сапог, когда вдруг неожиданно, безо всяких предисловий, оторвав меня от работы, унеслась в воспоминания своей прошлой жизни:

– Зовут меня Оруло, что означает «Трудная», но мое настоящее имя – Маленькая Куропатка. Вспоминаю, что моя мать жила совершенно одна в снежной хижине неподалеку от Иглулика. Я не могла понять, почему отец живет в другой хижине, но потом мне сообщили, что моя мать недавно родила и в первое время считалась нечистой для животных, добываемых на охоте. Хотя мне было дозволено посещать ее в любое время, подходя к ее хижине, я никак не могла найти вход. Я была настолько мала, что не видела, что находилось позади снежного блока, через который другие легко переступали, чтобы войти в иглу. Тогда я останавливалась и принималась кричать: «Мама, мама, я хочу войти, я хочу войти!» – до тех пор, пока кто-нибудь не появлялся и не приподнимал меня до входа. А когда подходила к маме, мне казалось, что она сидела на таком высоком сугробе, что мне на него никак не взобраться без посторонней помощи. Я помню себя еще в те времена, когда я была такой крошкой.

Еще могу припомнить Пилинг, большую охотничью стоянку на Баффиновой Земле. Помню, как-то стою и обгладываю мясо с ноги крупной птицы; мне говорят, что это белый гусь, а так как я привыкла питаться только куропатками, то гусь казался мне диковинной птицей. А потом ничего не могу вспомнить до того самого дня, пока я снова как бы не проснулась. Мы на стоянке в местности, именуемой Гора. Отец болен, все наши земляки отправились на оленью охоту, мы остались одни.