Белый город, Черный город. Архитектура и война в Тель-Авиве и Яффе

«Колонизатор творит историю и знает об этом. И поскольку он постоянно обращается к истории метрополии, показывает, что, хоть и находится здесь, сам он является продолжением метрополии. История, которую он пишет, – не история земель, которые он использует, но история нации, которая грабит, насилует и морит голодом»[255].

Следовательно, единственный способ борьбы с таким разделением – это полное его отрицание: тотальная революция, тотальный хаос. Новая разрушительная волна насилия – как неизбежная реакция на эту угрозу.

Но, вероятно, все не так просто, как кажется: замена одного города другим не всегда возможна, и только с развитием постколониальной теории как академической дисциплины и появлением таких мыслителей, как Эдвард Саид и Хоми К. Бхабха, были выработаны принципы эффективных стратегий сопротивления. Хоми Бхабха омечает:

«Задача состоит в том, чтобы выявить за внешней оболочкой “белизны” агонистические элементы, которые делают ее нестабильной, шаткой формой власти: громадные “различия”, которые ей приходится преодолевать; наследие травм и террора, который она породила и от которого ей приходится себя защищать; амнезию, к которой она прибегает; насилие, которое она сеет, превращаясь в транспарентную и трансцендентную силу власти»[256]

.

Голубой и белый

Как это ни удивительно, но из-за сложности такого двойственного взгляда (изнутри и снаружи) и довольно запутанной системы образов и репрезентаций, связанных с каждым из них, предположительно научный, профессиональный архитектурный дискурс сводится к чистой, упрощенной «истории архитектуры», лежащей в основе тезиса о Белом городе, – реальность одновременно скрывается, стирается и перекраивается, и при этом создается цельная новая система обоснований и оправданий.

Именно о таком насилии говорят Фанон, Бхабха и многие другие теоретики антиколониализма и постколониализма. Притворная невинность, обволакивающая историю Белого города, объясняется не только белым нарративом, который распадается сам по себе, но и желанием выделить эту автономную историю архитектуры из «общей» истории, найти точки пересечения между автономной историей израильской архитектуры и автономной историей мировой архитектуры, чтобы пересказать историю региона.

Но если история Белого города Тель-Авива и может чему-то научить, так это тому, что нельзя отделять архитектурные идеи от общих. Тель-Авив так сосредоточен на архитектурном нарративе Белого города и повторяет его вновь и вновь – и для своих горожан, и для остального мира – именно потому, что от нас пытаются спрятать другую историю, историю Яффы. Время идет, что-то стирается и забывается, сокрытая история становится совсем невнятной, и рассказать ее все сложнее.

Тем не менее обе истории – две стороны одной медали. Каждая есть изнанка другой. Замешательство, смущение, нечистая совесть – все это чувствуется в израильской архитектуре, создававшейся в Яффе после 1948 года. Архитектура вынуждена переводить политические факты в действия, и применение градостроительных правил, вроде тех, что превратили исторический центр Яффы в колонию еврейских художников, изобличает саму природу этих фактов политической истории – агрессивную, расистскую, биополитическую.

Израильские архитекторы, которые проектируют и строят в Яффе, не могут не замечать фактов разграбления арабской собственности, поскольку по роду своей деятельности держат в руках материальные свидетельства этого. Именно архитекторы доводят оккупацию до логического завершения, делая ее необратимой. Это касается любого израильского архитектора.