Белый город, Черный город. Архитектура и война в Тель-Авиве и Яффе

Что пристало праздновать Тель-Авиву, так это как раз деградацию белого и превращение его в небелое. Небелое есть след ослабления той самой «транспарентной и трансцендентной силы власти»[261]. По сути, именно этому нас учили на уроках природоведения в начальной школе, когда учительница пыталась объяснить, что белое на самом деле вовсе не белое, а просто оптическая иллюзия, созданная слиянием всех цветов радуги. Чтобы доказать это, мы проводили небольшой эксперимент: вырезали из картона кружок, разделяли его на секторы и закрашивали каждую часть своим цветом. Потом в центр кружка втыкали булавку и, раскручивая его, как волчок, наблюдали, как все цвета сливаются, превращаясь в белый. Каждый, кто проделает такое упражнение, наверняка заметит, что, как быстро ни раскручивай волчок, чистого белого цвета не получится. Белый – это больше концепция, нежели цвет, и тот цвет, который получается в результате вращения, никогда не бывает кипенным, он скорее серовато-белесоватый. Моя учительница объясняла досадную разницу между идеальным молочно-белым и грязноватым результатом эксперимента тем, что, мол, в наших карандашных наборах не хватало цвета индиго (переходный между синим и черным) и что мы недостаточно быстро вращали кружок. Возможно, она была права, но это не столь важно – мы, с нашей точки зрения, сделали такой вывод:

белый – это цвет, который мы видим, когда не можем различить остальные.

Не стоит лишний раз повторять, что Белый город никогда не будет достаточно белым – Земля просто не вращается с такой скоростью. Лучше, помня об этом, попытаться внимательно рассмотреть все другие цвета, которые нам показывают. Как говорят, жизнь – это не только белое и черное. Более того, по сравнению с белым монолитом тель-авивской идентичности, предположительно определяемой накрахмаленным средним классом, который так стремится прибрать к рукам все политические силы, Черный город выглядит пестрым как никогда. Это точно самое живое и космополитичное место в Израиле![262]

В конце концов, в основе истории Белого города лежит нечто большее, нежели многоголосые славословия простой хорошей архитектуре. Эта история выросла из страстного желания – из стремления выделить Тель-Авив из его окружения, превратить его в аристократический европейский мирок, оторвать от Яффы, чтобы обеспечить чистоту и, если понадобится, даже стерилизовать. И в этом отношении Белый город – культурная инкарнация разделения, разобщения, разрыва связей. Последствия этой идеи для жителей Тель-Авива просты: Тель-Авив сам по себе. Иудея, Самария и Газа – где-то там, а мы здесь, вдали от безумств Иерусалима и Газы, по правильную сторону от «Зеленой линии»[263], на правом берегу реки Яркон, живем себе тихо, в полном одиночестве и тешимся невинной игрой с красивыми зданиями и правильными белыми домиками на песке.

Может, Бреннер и заблуждался, когда призывал: «никакой политики, только общение душ», поскольку на самом деле не бывает «общения душ» без политики, а политика непременно затронет душу. И все же это был более щадящий подход, чем у сторонников идеи разделения, уверенных, что и политикой, и общением душ можно одинаково управлять на таком маленьком пространстве.

Поскольку в Тель-Авиве сначала пишут, а потом строят, прошло совсем немного времени и самоопределение вылилось в огораживание: стена вдоль Западного берега реки Иордан[264]

, бесспорно, не более чем внешняя граница Белого города[265]. И если таков Сион, то невольно задумаешься о Вавилоне как об альтернативе. А мораль, которую мы можем вынести из истории о Белом и Черном городе, видится в отказе от разграничений и определений, в невозможности отделить белое от черного, в естественном разнообразии красок, в многоликости, в потенциальной возможности создать пространственную модель более сложную, чем то, что основано на бинарном делении на черное и белое и навязанное конкретному участку земли только потому, что он именуется Белым городом или Государством Израиль.