Белый князь

Разогревшись вином, которое нравилось ему всё больше, он также раскрыл рот и молол то, что имел на сердце, и что лежало на нём камнем, постоянно повторял, что Судзивой ему не доверял и хотел выбросить из замка и отдать другому.

– Злые люди наговорили на меня, что я уже ни на что не способен, и даже этой дыры не смогу защитить. И от кого? От такого трутня, как этот Белый князь, который едва имеет горстку людей, слуг, бродяг, нищих! Вот, придёт, пусть придёт, пусть попробует, а я ему покажу, что может Кристин из Скрипова! Я им покажу.

Сумак и прибывший с новой бочкой Трыш очень хорошо ему поддакивали.

– Чего тут бояться? Кого? Этого негодяя, который ни денег, ни войска не имеет?

Староста угрожал.

– Я бы хотел, чтобы он напал на Золоторыю; я бы что-нибудь дал за это… я бы убил его, или, может, схватил. Про меня говорят, что я старый, недотёпа и – пью. А конечно, пью, когда есть что пить, потому что мне это жизнь даёт.

Слушай, Сумак, – прибавил он, – ты, хоть простой рыбак, но человек добрый и знаешь толк в вине. Я пью за твоё…

Потом он пил за здоровье Трыша, а позже и крестоносцев, что имели разум и привезли такое вино.

Все смеялись и подпевали. Сумак и Трыш смотрели, скоро ли он опьянеет. Он был очень пьян, но ещё адекватен.

Поэтому наливали дальше и понуждали, чтобы в бочках ничто не осталось. Челядь и старшин в значительной части уже сморил сон, и они легли, где кто мог, на лавках, на столах, в сенях, во дворе под стенами. В замке затихало, была уже поздняя ночь, а староста ещё рассказывал своим товарищам старые истории, особенно о событиях, в которых он всех похоронив за пьянкой, сам остался практически трезвым, и его голова почти не болела.

Однако среди этой болтовни и смеха Сумак заметил, что староста качался в одну и другую сторону, его голова упала на грудь, рот был открыт, а глаза невольно слипались.

Увидев это, рыбаки налили ему ещё кубок, уговорили выпить и, поклонившись в ноги и поручив себя его милости, на что он ответил им бормотанием, ушли.

Рассветало, когда в замке все были погружены в глубокий сон. Было это накануне Успения Богородицы, поэтому ради такого праздничного дня никому на следующий день не нужно было спешить на работу, и все счастливо спали.

Сумак и Трыш хотели выбраться из замка, чтобы дать знать, что пришла пора его покорить, но не могли никого найти и разбудить, чтобы отворил им калитку. Сами же не умели и не могли справиться с замком. Ключей неизвестно, где было искать. Таким образом, вся эта хитрость и предприятие чуть не потерпели крах. Время шло, люди могли протрезветь, выспавшись.

Между тем те, которые обещали помочь, спали так же, как другие. Шарпак напрасно пытался их разбудить, тормоша и нанося удары. Таким образом, он был вынужден прибегнуть к последнему средству и, взобравшись на зубцы башни, он закричал:

– Эй!

Он надеялся, что кто-нибудь из людей Белого будет поблизости.

Когда он повторил этот призыв троекратно в разные стороны, услышал шикание и лёгкие крики снизу.

Наклонившись, он вновь начал кричать.

– Приставляйте лестницы, скорей, потому что сейчас все спят! Ворот отворить некому.

Нашлись, видно, приготовленные лестницы, и через мгновение наиболее смелые стали взбираться на зубцы. Там их принимали Сумак и Трыш, подгоняя, чтобы не задерживались.

Всё было погружено в сон.

Сначала двадцать человек по лесницам вбежали в замок, и сразу рассеялись по двору связывать пьяных, отбирать у них оружие; это так удачно удалось, что практически никто не крикнул, а многие не чувствовали, что с ними делается. Некоторые добрались до калитки и, не ища ключей, выломали её. Тогда замок был открыт для остальных, и вся громада Белого под командованием Дразги нагрянула в замок.

К старосте не спешили, потому что Сумак гарантировал, что он лежит, как колода, и связывать его и беспокоиться о нём было не нужно.

Начинался день, когда всё было окончено, а два рыбака поспешно ушли. Дразга поставил у двери комнаты Кристиана стражу. С князем, который не хотел себя подставлять, не будучи уверенным в успехе, был уговор, что будет ждать новость в безопасном месте.

Когда всё было закончено и даже гарнизон, взятый в плен, связали и спрятали в подземелье, к нему отправили посланца.

Князь приехал с трудом дыша, весьма разгорячённый и довольный. Закрепилось в нём это слово Фриды, которое он обещал себе взять за указание и быть ему послушным, – слово, рекомендующее неумолимую суровость. Теперь все свои неудачи он приписывал излишнему послушанию и снисхождению. В течение всего времени, когда ехал в замок, он давал себе самому самое торжественное слово, клялся, что будет террором, будет ужасным тираном – раз, к несчастью, иначе нельзя быть завоевателем.

Первый пример этой суровости он хотел сразу показать на Кристине из Скрипова. Он ни в чём виноват не был, но как шурин Судзивоя из Шубина, к которому Владислав пылал сильнейшей жаждой мести, должен был расплатиться за него.

Рядом с Белым был один Бусько, с которым он мог говорить открыто; чувствуя необходимость излить душу и похвастаться, он обратился к нему.