Белый князь

Дерслав Наленч, всегда праздный отшельник, который сидел в своей Большой Деревне вдалеке и знал лучше других, что делается на свете, собирался ехать в Познань.

Из того, что до него дошло издалека и глухо, он смекал, что великополяне не достигли в Кошицах того, чего хотели, что там, как всегда, краковские паны, Топоры и Леливы, Завиша из Курозвек с отцом и братом, делали, что хотели, а великополян вынудили молчать. Из повествований он заключил только это, а хотел знать больше.

Итак, несмотря на пасмурный день, старик уже приказал подавать себе коня, и собирался на него сесть, когда бедная холопская повозка в пару коней закатилась на двор, постояла немного у ворот, а потом направилась к дому.

На повозке, выстеленной сеном, никого видно не было; поэтому Дерслав стоял и ждал, когда кони наконец притянут повозку. Из неё поднялась бледная, перевязанная тряпками, голова Ласоты. Дерслав даже крикнул от удивления, а на этот крик из дома выбежали его женщины; на повозке лежал, покрытый сермягой, окровавленный бедный Наленч.

– Из-под Гневкова! – крикнул Дреслав, заламывая руки.

– Едва живой, – ответил Ласота. – Мне захотелось сюда приехать, чтобы хоть похороны христианские устроили.

Дерслав отверенулся, воскликнув:

– Хей, послать за бабой, за Трухлицей, и за овчаром! Они с ним справятся.

И, подойдя к повозке, он начал спрашивать по-военному:

– Тебе отсекли руку или ногу? Нет! Слава Богу! Внутренности целы? Покажи голову. Кость не перерублена. Ран много, но мясных. Кровь восстановится…

Он сразу горячо взялся.

– Взять его на руки и на моё постлание, – кричал он. – Трухлицу хоть за волосы тащите, чтобы с травами тут была, и скорее.

Когда люди подняли Ласоту, хоть он стиснул зубы, у него вырвался крик. Женщины вторили стоном.

– Стыдись! – воскликнул Дерслав. – Что значит боль, когда в человеке есть сердце? Смейся! Будешь здоров, как рыба. У Трухлицы есть травы, которые исцеляют, хотя бы огонь был в ране. А давайте Трухлицу!

Может, больше, чем травы бабы, на Ласоту подействовали прекрасные глаза Питруши, которая с матерью пошла за больным. Дерслав отправил коня и остался при Ласоте, ухаживая за ним по-мужски.

Когда Трухлица осматривала раны, обкладывала и залепляла, тот рассказал, как, некогда изрубленный, он лечился, и исцелился благодаря тому (согласно его убеждению), что имел разум, потому что ел и пил и не давал жизни в себе угаснуть. Тогда он приказал варить для Ласоты жирный крупник, а так был уверен, что с помощью Трухлицы, овчара и крупника он скоро будет здоров, что хотел повременить с поездкой в Познань, пока Наленч не поднимется.

Быть может, что всегда подозревая родственника и Питрушу в более сердечных, чем ему бы хотелось, отношениях, он предпочёл бы больного с одними женщинами не бросать. А тут снова общее дело лежало у него на сердце.

Выудив из Ласоты то, что он только знал о князе, и что о нём думал, проведя с ним более долгое время, Дерслав вынес решение.

– На этого Пяста нам нечего смотреть – напрасно! Нужно отказаться от всякой мысли о нём. Я сопротивлялся этому, когда Предпелк, Шчепан из Трлонга и Вышота, вернувшись, решили, что из него ничего не вырастет, я думал, что он прямо рассердил их и были на него злы, но теперь вижу, что это дудка, в которую нужно непристанно дуть, чтобы издала какой-нибудь голос. Поэтому прочь этих дудок! Пусть наши на неё не смотрят – нужно Зеймовита Мазура упросить. Те знают, чего хотят и куда идут.

С этим решением Дерславу нужно было срочно ехать на съезд, но, дожидаясь, когда выздоровеет Ласота, он опоздал в Познань, а так как враги короля хотели собраться на совет в Гнезне, туда и старик поспешил.

Он не был на съезде в Кошицах в Венгрии и мало что знал о его результатах; хотел и об этом узнать и предложить, чтобы отказались от Белого и возлагаемых на него надежд. Недовольные жители Великой Польши, может, потому выбрали Гнезно, что там самый многочисленный их съезд мог пройти незаметно, так как его оправдывали воскресенье, праздник и благочестие.

Поэтому, поручив жене, чтобы сдала уход за больным на Трухлицу, а Питрушу смотреть за ним не посылала – с добавлением, что, невзирая на рану, юноша опасен, – Дерслав, хорошо поев, напившись и перекрестившись, поехал в Гнезно.

Он нашёл там уже большое собрание значительных людей и почти всех тех, которые возвращались из Венгрии. Поскольку ни в замке архиепископа и ни в одном более или менее заметном здании прибывшие не могли собраться, должны были проводить совещание в сарае. Один из них при обширном постоялом дворе очистили от повозок и мусора, посыпали аиром и ельником, поставил столы и лавки, постелили под ноги солому, и нехитрое тогдашное рыцарство, точно было в самых презентабельных зданиях, находило помещение удобным.

Помимо тех, кто был на стороне старой королевы и короля и были связаны с краковянами, нашлось там почти всё, что Великопольша имела самого достойного. Особенно много было Наленчей, сильно разродившихся.

Также с разных сторон съехалось многочисленное духовенство.