Белый морок. Голубой берег

— Немецкий! В спину нашим бьет, гад!.. — чуть не задохнулся от бессильной ярости Артем. — Как же это довгалевцы, черти бы их побрали, умудрились не прикончить его?

Не помня себя вскочил на ноги, готовый броситься на помощь сосновцам, которых только что послал под кинжальный пулеметный огонь.

— Не командирское это дело — бросаться на вражеские пулеметы! — резко дернул его за полу Ляшенко. — Твое место здесь!

Он выхватил из рук Артема ракетницу, умело перезарядил ее и, прицелившись, направил огненный сноп в темную пасть душника на чердаке караулки, где хищно трепетали рваные вспышки. Это в конечном счете и решило дело: по указанной Ляшенко цели сразу же ударили партизаны, на крышу каменного здания полетели гранаты. Три или четыре громких взрыва — и вражеский пулемет захлебнулся, умолк навсегда.

Постепенно затихал адский клекот и на подворье профилактория, озаренном до самых глухих закоулков разъярившимся пожаром. Напряжение боя спадало, к командному пункту отовсюду начали приходить донесения.

— С ротой охраны покончено! Имеем большие трофеи, — первым отрапортовал запыхавшийся Довгаль. — Какие будут дальнейшие распоряжения?

— «Трофеи, распоряжения»… А почему своевременно не накрыли пулемет? — не мог скрыть своего раздражения командир.

— Да кто же мог подумать, что охранники втащат его на крышу?

— А нужно думать! На войне тот, кто туго думает, беспощадно бывает бит.

— Об этом после, Артем, — включился в разговор Ляшенко. — Пора уже об отходе позаботиться. Так что подавай сигнал Павлюку. Пускай он со своими хлопцами начинает минировать дороги в Киев и готовит завалы на пути вашего отхода. А Довгаль с отделением Проскуры пускай поможет Сосновскому. В его группе наверняка ведь есть раненые…

— Слыхал, Матвей? Все понятно?.. Тогда действуй! — обратился Артем к командиру второго взвода. — Только с умом чтобы… Постарайся прихватить как можно больше медикаментов и соли. Да не мешкайте там. Из Киева уже, наверное, спешат сюда регулярные войска.

Молча козырнув, Довгаль словно провалился в темень между кустами. А через какую-то минуту появился посланец Загравы.

— Разрешите доложить… Комвзвода приказал передать… с офицерней, можно сказать, покончили до основания, — пошатываясь, как пьяный, прерывисто докладывал прибывший. — Комвзвода велел спросить, что делать с этими?.. Ну, с выдрами, которые ублажали офицерню…

— С какими еще выдрами? Что это за тон? Кто вам дал право так обзывать невольниц? — вспыхнул гневом Артем.

— Извините, виноват, сгоряча глупость сболтнул… — круто сменил тон разгоряченный молодой человек, который по собственному опыту уже знал, сколь беспощаден этот человек к малейшему проявлению развязности или грубости.

— Сколько их там?

— Да, наверное, десятка два будет. Все к нам просятся…

Данило с Артемом переглянулись: как же это они, планируя сегодняшнюю операцию, не подумали об этих горьких жертвах насилия? Все, казалось, взвесили и предусмотрели, а вот об этом, вишь, не подумали.

— Для меня ясно одно: оставлять их здесь никак нельзя. Нагрянут каратели из Киева — всех до единой уничтожат. Хотя бы для того, чтобы избавиться от свидетелей своего позора, — после короткого раздумья сказал Ляшенко. — Полонянок нужно бы вывести куда-нибудь в безопасное место…

Легко сказать: вывести в безопасное место два десятка женщин. Но чего это может стоить отряду? Не было ни малейшего сомнения в том, что уже в ближайшие часы отряд ждут суровые испытания. Ведь по их следам непременно бросится разъяренная стая эсэсовцев, и придется, наверное, не день и не два метаться по округе, спасаясь от уничтожающих ударов, с кровавыми боями вырываться из окружения, а в случае особой трудности распылиться вовсе, чтобы примерно через неделю-другую мелкими группками или поодиночке пробраться к Змиеву валу[5]. И присутствие двух десятков необстрелянных, непривычных к тяжелым боям и переходам людей непременно станет при таких условиях фатальным для всего отряда. Но Ляшенко, конечно, прав: оставить опозоренных девчат на произвол судьбы они просто не имеют права.

— Передай Заграве, — наконец принял решение командир, — пускай отправит их с проводником к месту переправы на Ирпене. Только как можно скорее!

— Но ведь они голые…

— То есть как голые? — спросили в один голос Артем с Данилом.

— Ну, натуральным образом. Мы обнаружили их в подвальном помещении за десятком замков раздетыми донага…

— Этого еще только не хватало!

Неизвестно, как выпутались бы из этого положения командиры, если бы к тому времени на КП не прибыл посланец Сосновского.

— Что делать с медперсоналом? Там человек тридцать немецких врачей и медсестер в плен сдались… Сейчас помогают нам упаковывать лекарства.

Об отношении к пленным медработникам у Артема с Данилом было немало споров перед походом, и все же они сошлись на мысли, что врачей, которые добровольно сложат оружие, нужно отпустить на все четыре стороны. Пускай, мол, и сами убедятся, и своим расскажут, что партизаны отнюдь не бандиты, как их именует геббельсовская пропаганда. Потому-то ответ Артема был четким и недвусмысленным: