Белый морок. Голубой берег

Последнее право партизана — это право на последнюю пулю в полнейшей безвыходности. Присутствующие мысленно полностью соглашаются с Кириллом: да, Заграва с Хайдаровым непременно воспользовались бы этим суровым правом, лишь бы только не попасть в когти гестапо. Но факты, эти неумолимые факты… Однако Колодяжному не возражали, и разговор иссяк. В конце концов, о чем спорить, когда для всех ясно было одно: нет никакого смысла ждать здесь Василя с Мансуром! А вот сказать об этом вслух все же никто не решался. Так и сидели в тяжелой задумчивости, невесть чего ожидая и невесть на что надеясь.

Тем временем проснулись, зашевелились партизаны. Почувствовав тревогу и смятение командиров, они без лишних разговоров принялись чистить оружие, проверять упряжь, переобуваться. Вот кашевары торопливо раздали скромные походные завтраки, вот уже и возницы пригнали с пастбища и впрягли в перегруженные возы лошадей. Все ждали приказа трогаться в поход, но приказ этот почему-то не поступал. И от этого еще более гнетущая, тревожная тишина опустилась на перенаселенный песчанистый пригорок.

Солнце поднималось над верхушками деревьев, когда Ляшенко подозвал к себе Артема и негромко сказал:

— Что ж, дружище, пора трогаться. Разве не видишь, как нервничают хлопцы?.. Да и опасно долго рассиживаться здесь.

Артем и сам прекрасно понимал, что засиживаться здесь рискованно. Ведь не было ни малейшего сомнения в том, что фашистским заправилам в Киеве еще вчера стало известно об уничтожении эсэсовского отряда на Тали и они, наверное, уже выслали вдогонку партизанам новую карательную экспедицию. Следовательно, вывод напрашивался единственный: как можно скорее уйти из этих краев, чтобы затерять в лесных дебрях свои следы.

— Если мне будет дозволено, я хотел бы высказать одно предположение: а что, если эти двое уже ждут нас в лагере? — как всегда, ни к кому не обращаясь в частности, будто между прочим обронил невозмутимый Ксендз.

Один Ляшенко сразу же понял и оценил эту реплику Сосновского. Она, словно искра, мгновенно зажгла лампадку надежды в сердцах подавленных грустью бойцов.

— Гляди-ка, а оно и в самом деле так может быть…

— И почему мы раньше об этом не подумали?..

— В таком случае нечего здесь выглядывать вчерашний день, поскорее в дорогу! — зазвучали вокруг возбужденные голоса.

После добытых в Коблице новостей Артем не мог поверить в реальность этого предположения, но все же где-то в глубине души и ему хотелось, очень даже хотелось, чтобы слова Ксендза оказались пророческими. И он с легким сердцем отдал приказ на марш.

От пустынных тальских берегов до нового партизанского лагеря под Змиевым валом не такое уж далекое расстояние (если по прямой измерять, то и тридцати километров не наберется), но до предела изнеможенные спутники Артема с трудом преодолели его за целый день. Да это и не удивительно: ведь продвигались они слишком осторожно, держались только лесов и перелесков, раз за разом крутили «лисьи петли», тщательно заметали свои следы прицепленными к перегруженным трофеями подводам березками и грушами-дичками. Набив кровавые волдыри во время беготни от эсэсовской мотоколонны, все теперь как огня избегали торных дорог и населенных пунктов, чтобы не попасть случайно на глаза вражеским прислужникам и не рассекретить тропинки к своему новому пристанищу. Привалов не делали, однако никто и словом не заикнулся о передышке — у каждого было единственное желание: как можно скорее добраться в лагерь, к своим… Но лишь перед закатом солнца, отмерив с полсотни километров по бездорожью, они наконец прибились к радулянским болотам. За этими гнилыми, заросшими непролазным ольшаником топями и скрывалось их нынешнее пристанище.

Готовясь к налету на офицерское логово в Пуще-Водице, Артем с Ляшенко заранее решили прежде всего сменить расположение лагеря в Бугринском лесу, о котором уже многие знали в окрестных селах. Ведь было яснее ясного, что в случае успеха задуманной операции немецкие власти непременно бросят против партизан регулярные воинские части, дабы поквитаться за дерзкую вылазку, что называется, у самых ворот Киева. А поскольку с каким-то сотенным отрядом нечего было и думать об открытом бое с вымуштрованными полками карательных экспедиций, выход оставался единственный: сразу же после возвращения из-под Пущи-Водицы отряд должен был где-то надежно законсервироваться, на определенное время вообще исчезнуть с поля зрения гестаповских агентов. А для дезориентации противника регулярно устраивать шумные диверсии в разных и притом самых отдаленных концах округи силами мелких групп.